Страница 12 из 26
Выйдя из своего метафизического мышления, словно из лабиринта, и окунувшись в бренную реальность, Висталь пошёл по залитой солнцем алее, ловя щеками лёгкие дуновения ветра. По пыльной дороге невдалеке мчались автомобили, нарушая патриархальную тишину природы. Жизнь города, с его суетливым мельтешением, убивает всякие тонкие не терпящие суеты, мысли. И фантазия, от соприкосновения с этой реальностью, впадает в какой-то анабиоз. Реальность нашего городского бытия способна заморозить не только фантазию, но и вообще всякий душевный потенциал с его Терпсихорой – воображением. Привести всякий дух к «импотенции», к невозможности душевного оплодотворения и последующего продуцирования, сведя на нет всякую возможность рождения новых «детей искусства духа». Она превращает все твои ощущения в периферийные, не представляющие важность лепестки подсолнуха. Твоё сознание, прихватив душу под мышку, стремится к своим «важным делам». Нет! Ты даже на секунду не в силах остановится!
Гористый ландшафт, и море, со всех сторон окружающее этот город, придавали его облику оттенки романтизма, и чувство какой-то свободы, коей обделены материковые города. И люди, живущие здесь, будто бы на краю цивилизации, отличались от людей, живущих в глубине материка. Вообще, романтика как таковая, привносится не столько красивыми пейзажами, перспективами с гористыми склонами, сколько отдельными маленькими уютными уголками, где природа и цивилизация сливаются в гармоничную картину бытия, вызывая к жизни тончайшие флюиды счастья, зарождающиеся искорками в пылающей желанием, гармоничной душе. Словно мимолётные органоиды, чья продолжительность жизни подобна вылетевшему из костра огоньку, эти еле уловимые флюиды воспаряют над бренностью. И именно эти скоротечные бестелесные органоиды, представляют главную ценность нашей жизни. Тот, кто способен оценить по-настоящему эти скоротечные «бабочки душевного переживания», может считать себя счастливым человеком и быть уверенным, что проживёт жизнь не зря. Оказавшись волей случая в таком уютном уголке, из глубин подсознания всплывают забытые встречи с людьми, с которыми ты имел счастье встречаться. В такие минуты выкрываются словно соты, запечатанные и залитые воском времени сосуды былых впечатлений, и эти забытые мгновения выливаются наружу, переливаясь и сверкая в лучах солнца, словно настоявшееся игристое вино. И как всякое настоявшееся вино превращает жизнь в искрящееся радостями чувства, так и этот великолепный напиток превращает мир в блистающее красками обетованное место. В такие моменты душа либо поёт, либо плачет. И плач этот доставляет радости не меньше, чем само пение.
Человек любит похожих на себя, и в то же время других людей. Людей, со звучащей в унисон мелодией «душевного мелофона», способных резонировать с его собственной мелодией, и в то же время представляющих некую новизну, способную дополнить и усилить всю его внутреннюю полифонию. Такие встречи вызывают настоящий душевный резонанс, и привносят впечатления, поражающие своей совершенностью, глубиной и высотой, гармоничностью и мощью эмоциональных всплесков. Любовь к этим людям и ностальгия по ним, сладость счастья и терпкость тоски, превращающие в своём сочетании этот «напиток» в нечто полноценное, живое и полномерное, создают мир душевного равновесия и покоя, где самые тонкие, прозрачные и невесомые органоиды, доминируют в своей ценности, над всеми реальными явными благами бытия.
Сами по себе красивейшие горы, живописнейшие водопады, щемящие душу ущелья мира, всё это – ничто, без водопадов, пейзажей, гор, рек и ущелий, морей и пустынь твоей собственной души. И всякий раз, когда ты рассматриваешь красивейший пейзаж, прекрасную долину, или уютный уголок, не осознавая того, ты созерцаешь свою собственную душу. Ты строишь, ты рисуешь внешний мир, всю его архитектонику в своём воображении, в соответствии с тонкостью и сложностью собственной душевной организации. В этом пейзаже отражается вся палитра твоих собственных высот, – мир твоей души с её горами, водопадами и озёрами, где ты купаешь своё воображение и наслаждаешься музыкой своего внутреннего оркестра, своей собственной душевной гармонией, сливающейся со всем окружающим миром в божественную симфонию, приводящую в экстаз твой дух, и утверждающую и убеждающую в непоколебимой истинности всего твоего мировоззрения, и в настоящей действительности твоего бытия.
С этими мыслями в голове Висталь не заметил, как, преодолев центр города и свернув в переулок, пошёл по круто уходящей в гору дорожке. Он решил, что обязательно навестит в этом городе одного из Величайших учёных настоящего времени. Который, как все Великие учёные, был не заметен в жужжащих научных кругах света, жил скромно без всякого пафоса. Он не стремился к регалиям, и потому редко получал их. Все его стремления были направлены не к внешнему признанию, лишь косвенно подтверждающего его правоту, но к признанию в его собственных умозаключениях, в которых он находил всю полноту подтверждений для своих твёрдых и непоколебимых убеждений.
Иннокентий Ефремович служил ректором одного из учебных заведений, и был человеком приветливым, в меру разговорчивым, в меру строгим, и слыл законченным жизнелюбом. Его уважали все студенты и студентки, за его безвредный характер и всегда учтивый тон. А также за его, почти болезненное чувство справедливости. Он не терпел и самых незначительных проявлений несправедливости. И это говорило в первую очередь, о скрытой силе его духа. Ведь только сильный духом человек находя в справедливости настоящую ценность, не взирая ни на что, стремится отстоять эту справедливость, даже в ущерб собственным интересам.
Подойдя к парадной, Висталь окинул взором двух курящих на крыльце и смеющихся после каждого сказанного слова, студенток. Открыв большую дубовую дверь, он вошёл в холл. Поднимаясь по старинной лестнице с балюстрадой, он думал о том, какое великое счастье быть молодым и радоваться каждой минуте. Ведь для того, чтобы смеяться после каждого сказанного слова, надо обладать безмерным счастьем. Куда же девается с возрастом это счастье ощущений, эта наивная жизнерадостность? Да. На протяжении всей своей жизни мы, теряя нечто от беззаботного счастья, приобретаем нечто от мудрости. Но кому нужна эта мудрость, если она не приносит никакого удовлетворения своему обладателю, если она не привносит, но забирает последние крохи этого счастья? Но в том то и дело, что счастье – самое неоднозначное существо на земле. Оно не имеет своего тела, оно не имеет строгих определённых для всех и каждого критериев. Для одного счастье, – в пребывании, погружённом в религиозную эйфорию; Для другого, – в скитаниях по ледяным пещерам познания; Для третьего, – где-то за пределами всего мироздания, – в горах, наедине со своей Великой мудростью. Мерить, соизмерять и спорить о счастье, такое же неблагодарное занятие, как спорить о том, что наиболее близко к истине, схоластическая уверенность в спекулятивных и рационально-аналитических формах познания, или уверенность в идеальных полях трансцендентального и метафизического опыта. То есть, что первостепенно, – наука или религия, доказательная подтверждённость, или вера?
Войдя на третий этаж и пройдя по длинному коридору, Висталь постучался в двустворчатую дверь. Войдите! Звонким голосом ответила секретарь. Висталь открыл дверь и пройдя несколько шагов слегка поклонившись, произнёс: Я хотел бы поговорить с Иннокентием Ефремовичем. Подождите, у него сейчас проректор, но это ненадолго, присядьте. Висталь, подойдя к окну, сложив руки и опустив подбородок, задумался. За окном, с какой-то патриархальной безмятежностью, безмолвная и безучастная ко всему чем был занят человек, отмеряла своё недоступное нашему осмыслению время, природа. Такое впечатление, что это был какой-то отдельный мир, и фатальная размеренность этого бытия не будет потревожена никогда и ничем.
Наконец дверь распахнулась, и из кабинета ректора вышел слегка полноватый человек. Висталь шагнул в кабинет. Чем могу быть полезен? Обратился ректор к посетителю. Харизматика этого человека не оставляла и капли сомнения в его учёной принадлежности.