Первый после Бога

И снова.

И снова.

И снова…

Качалка. Рассказ на Хэллоуин

В Советском Союзе Хэллоуина не было. Поэтому мы просто так напивались и с ума сходили. Не по графику.

И вот как-то в качалку нашу, что по улице Ёлочной (была такая в дебрях Большого Фонтана), в нашу же сплочённую сугубо мужскую компанию (я не в счёт, я принцесса) пришла одна такая. Не принцесса. Королевна. Её вроде как любил Костик, который и учредил эту качалку на втором этаже административного корпуса железнодорожного профилактория. На паях с тамошним главврачом. Типа для физиотерапии. Ну и на первом этаже сауна была. По вечерам-ночам, и с женщинами пониженной социальной ответственности. Только тогда они иначе назывались: проститутки. Вот такая в административном корпусе была круглосуточная физиотерапия, да.

В сауне Костик и выловил эту фею. А мужик он был видный, хотя и тупой как сто подвалов. Жёны у него были, и бывшая, и текущая. Сразу две. Так он ещё и любовницу завёл для полного и окончательного… не знаю чего. Чтобы полностью с чем-нибудь вскорости покончить, вероятно. Или… Короче, чем меньше у человека внутри – тем больше конструкций ему нужно снаружи. Как недостроенное здание в лесах. Теперь я так подобных людей воспринимаю – как нечто незавершённое. Взрослый мужчина, не могущий определиться с любимой женщиной или её отсутствием – несовершенен, незавершён. А тогда я считала Костика всего лишь слабым на передок, не соотнося это с его далёкой от безупречности мужской инженерией. Я и сама тогда была далеко не завершённой. Поэтому приятеля своего не осуждала. Да и сейчас не осуждаю. Какой смысл осуждать всего лишь строительный материал? В осуждении чего бы то ни было и кого бы то ни было в принципе нет никакого смысла, если всё происходит по обоюдным согласиям и в рамках уголовного кодекса.

Жёны Костика тоже внимания требовали, так он эту свою королевну иногда с нами бросал. А иногда она и сама притаскивалась. Дожидаться Костика в качалке было безопасней всего. В каком другом месте и на отлуп можно было нарваться. И от Костика. И от жён.

Девушка была как положенная. По одесскому яркая. Аутентичные одесситы, особенно одесситки – очень яркие, сошедшие прямиком из рассказа Аркадия Аверченко «Костя Зиберов»: понтовитые, шиковатые, лиловый галстук (в случае королевны нашего Костика – лиловые лосины), жёлтые ботинки (у нашей – повязка на волосах «вырви глаз»). Я-то одесситка ненастоящая. Нет-нет, родилась я в Одессе, но мама и папа – из России. Так что по сравнению с девицей я была скромным серым воробьём. Не могу не процитировать Аркадия Тимофеевича: «Среди горячей, сверкающей декоративной природы юга Костя Зиберов был красив, уместен и законен со своими ярким, живописным костюмом, размашистыми жестами, необычными оборотами языка… В Петербурге он казался сверкающим павлином среди скромных серых воробьёв». Я по рождению воробей. Так что на месте была наша павлиниха, а вовсе не я. Она была на месте. Уместна. На Ёлочной в дебрях Большого Фонтана, что в Одессе. И вела себя соответственно.

В зал без макияжа – ни-ни! Очень глупа. Болтлива, что трещотка. А самое ужасное: по любому поводу-вопросу своё мнение имела, что в сочетании с выдающейся глупостью приносило немыслимые плоды. Иногда в гробовой тишине высосет из потного воздуха качалки вопрос – и давай его иметь. Да так что уши у всех вянут. И голос такой ещё. Болгаркой по рельсе. И прилипчивая очень. Из таких, которые ни на трамвай в одиночестве не пойдут, ни в туалет не сходят. Ещё одна совершенно несовершенная конструкция, неосознанно ищущая опор вовне. Будто наедине с собой разваливается, разрушается.

Парни мои джентльмены были. Говорят ей: чего без дела языком мелешь? Пухловата ты, матушка. Откровенно говоря: толстовата. Пока молодая – ладно. Но время-то обратного хода не имеет. Так что, давай, тоже будешь качаться!

Примус вдруг за ней приударять стал. Ну как приударять. Нежен с ней. Внимателен. Говорит и показывает. Ручки-ножки правит ласково. Я не то чтобы там чего. Никакой ревности. «Ревность это такая страсть, которая со рвением ищет то, что причиняет страдания». Как справедливо замечено всё в том же романе Владимира Дудинцева «Белые одежды». Страсти к страданиям у меня не наблюдалось, соответственно – и рвения к поиску оных. К тому же у меня свои романы. Но чтобы Примус – и такая тупая бабофигура?! Наша-то, если что, должна быть лучше всех! Я его в этом смысле никогда не подводила! Ни за один мой роман ему не было стыдно! Он меня, во всяком случае, не стыдил. Вероятно, как личность довольно завершённая, тоже не имел страсти к поиску страданий. Или умел их использовать, не обнажая, как умеет толковый архитектор играть пространством и материалами.

Ну и я не показываю Примусу примерно ничего. Свобода воли и половых взаимодействий. А Костик уже и рад сплавить свою королевну. И заметив такое внимание Примуса к ней, говорит мне: ты Примусу передай, мол, зелёный свет! Ещё и проставлюсь! Поляну богатую накрою!

Я передала. Как не передать?

И вот прихожу как-то в качалку. Запашина стоит даже для качалки слишком. Даже если они хором перед этим вагоны с тухлой рыбой разгружали.

– Чем так убойно смердит?! – вежливо интересуюсь.

Примус свысока кидает:

– Вечно вашему высочеству всё не так и не то! Вот есть же классные тёлки, которых всё устраивает!

И королевна наша возлежит на станке для прокачки ножек, хихикая премерзко. Хотя победа надо мной ни одну настоящую по самые пересыпские корни одесситку не могла бы обрадовать. Павлины не замечают воробьёв. Она просто всегда хихикала. Большей частью глупо, иногда и премерзко. А Примус ей любовно вес грузит, типа пора переходить на новый уровень.

Я стою как оплёванная. Не ею, это бы ладно. Им! И отправилась в противоположный угол зала. Совет да любовь. К тому же в противоположном углу и воняет меньше. Я уже злорадно думаю, как королевна Примусу на новом уровне пердуна подпустит, если её и на старом нехило воздусями распирало. Жрать не надо перед залом! Говна всякого тем более. Понятно, что именно от неё воняет. Больше не от кого. Парни очень чистоплотные, они бы со стыда сгорели. Примус и посреди тренировки может в душ сгонять. И не один раз. У него тренировки долгие. Да чего о нём, пусть теперь с новой подружкой забавляется! Действительно! Не век же ему меня ждать! Я вообще на днях замуж выхожу, между прочим! Алё, гараж! Не ку-ку ли вы, девушка?! Оставьте парня в покое. Хочет павлина – пусть будет ему павлин!

И тут раздался нечеловеческий рык королевны в жиме. А потом лая матерна смешалась со звуками падающих тел. Некоторые из тел достигали центнера, так что звукоряд был знатный.

Я тоже туда. Примус натурально ошарашен. Оглушён. Потрясён! Кто из кавалергардов и гренадеров чувств-с не лишился – визжат как девчонки. Только басом и без продыху. Жизненная ёмкость лёгких позволяет. Ну и не все из медина. Политех ещё! А королевна сидит на станке, тяжело дышит. Примус с трагическим надрывом шепчет ей:

– Боже мой! Слишком большой вес! Я же не знал, что у тебя мочеполовая диафрагма ни к чёрту! Я предположить не мог, что у такой молодой девки мышцы тазового дна ни туда, ни в Красную Армию! Всё! Всё, к чертям, вывалилось! Кишечник, матка, мочевой пузырь! Всё! Все внутренние органы! Вся, научно сказать, спланхнология налицо. То есть – на полу! Нет! Ты только вниз не смотри! Ты пока в шоке, пока боли не чувствуешь – живая ещё!

И мне командует:

– Скорую! Вызывай Скорую! Реанимационную бригаду!

Я слова сказать не успела, как королевна вниз глянула. Потому что если кому-то сказать не глядеть на пол, первым делом он глянет именно на пол! Все мы выросли на красной обезьяне, и попытках не думать о ней.

Глянула она вниз – и с копыт.

Я тем, кто остался в живых, ору:

– Идиоты! Вы что забыли, что Примус санитаром в морге судебки работает?!

Больше мы королевну не видели. Костик проставился. Безо всяких там тыкв.