Истинная для Ворона

Мирослава Адьяр

Истинная для Ворона

Пролог

Просыпаюсь с трудом, выныриваю из липкого теплого мрака и расклеиваю слипшиеся веки. Глаза режет светом, так что приходится прикрыть их ладонью и не делать резких движений. Голова — бочка с маслом, а со дна тяжело поднимаются к поверхности крохотные мысли-пузырьки. Они лопаются где-то у висков и растекаются вязкой горячей волной тупой боли, чтобы стянуться в противный пульсирующий узелок в затылке.

Во рту — неприятная горечь, а в руках — такая слабость, будто я две недели провалялась в лазарете.

Приподнимаюсь на смятой простыне и понимаю, что на мне — ни клочка одежды.

Вообще. Ноль. Ничегошеньки.

Пытаюсь вспомнить, что же было вчера, но на том месте, где должно быть объяснение — провал размером с лунный кратер.

Кажется, я пила. Много и жадно. С вдохновением, самозабвенно, как могут пить только люди на грани отчаяния.

Хотела забыться — и вот вам результат.

Сажусь на постели.

Как ни странно, я оказалась в постели, да.

Вот только это не моя постель — в этом нет сомнений. Скольжу взглядом по вороху скомканных простыней — и застываю каменным изваянием.

— Саджа. Всемогущая! — чеканю слова и рассматриваю двоедушника.

Не просто рассматриваю, а беззастенчиво пялюсь, пытаясь решить: иллюзия это или самый настоящий живой человек?

«О, он очень даже живой, — подсказывает мне память услужливо. — Горячий, гибкий, напористый… какие там еще слова используют, чтобы мужика описать?»

— Не хочу вспоминать! — шиплю сдавленно и скатываюсь с койки. — Нет-нет-нет, не может этого быть!

Может. Вот же доказательство мирно спит прямо передо мной.

Он закинул руки за голову, и весь его вид такой умиротворенный и довольный, что ком встает поперек горла.

Зажмуриваюсь до красных кругов под веками и медленно открываю глаза.

Ничего не меняется: двоедушник все так же лежит, чуть повернув голову в сторону окна, откуда на расслабленное лицо льется красноватый свет восхода. Каштановые волосы растекаются по подушке, скрывают часть лба, а мощная литая грудь мерно поднимается и опадает. На смуглой коже отчетливо проступают алые царапины и пара капель запекшейся крови.

Жар бьет по моим щекам наотмашь, прокатывается по телу маковым румянцем обжигающего стыда.

Затравленно осматриваюсь и вижу в углу полотенце. Укутываюсь в него, как в броню, и вцепляюсь пальцами в волосы. Виски сдавливает тяжелый невидимый обруч, и боль бьет под колени.

— Как же это я?! — шиплю сдавленно. — Мы что… мы того?..

Медленно возвращаюсь к постели и откидываю уголок покрывала. Замечаю несколько капель крови на простыне и тихо скулю. Не от страха, нет.

От злости на себя.

И на двоедушника, что воспользовался ситуацией!

— Пить надо меньше, — бормочу под нос. — А вдруг он не воспользовался? Вдруг ты сама предложила?

Дура-дура-дура!

Неделю его знаешь, толком не разговаривали даже!

Господи, я же повела себя как… как…

— Как шлюха, — выдыхаю и шарю взглядом по комнате, но одежды нигде нет. Только на кресле с высокой спинкой повисла мужская рубашка. Хватаю ее и натягиваю остервенело, едва не рву по швам, впиваюсь ногтями в подол и закусываю губу.

Запах крепкого чужого тела укутывает плотным коконом, а в животе скручиваются горячие узлы.

Прочь! Бежать надо. Немедленно! Пока он не проснулся, пока не пришлось открывать рот и что-то говорить. Оправдываться, сгорать от стыда.

Терпеть взгляд, полный отвращения…

Нет, не хочу! Я просто не вынесу.

Касаюсь панели у двери и выскальзываю в коридор, а через секунду из груди вырывается истеричный смешок, когда понимаю, что наши номера — соседние.

— Гостиницу придется поменять…

* * *

Расхаживаю по комнате загнанным зверем, а ворон радостно каркает в уголке. По-идиотски повиснув на шторе головой вниз, он смотрит пристально и насмешливо, сверкает желтыми глазищами. Я же тем временем занимаюсь истязанием: рву на себе волосы.

Когда проснулся, то осознание пришло не сразу, а вот потом…

Идиот. Животное!

— Ты меня почему не остановил, жопа пернатая?! — рычу на ворона, злюсь и нервничаю. Но что он мог сделать? Ничего.

Ни-че-го!

Да и не захотел бы он. Сам же девушку выбрал, в мои мысли ее вплел накрепко.

И я ничего не мог противопоставить мягкой манящей отзывчивости, что Ши бросила мне в лицо. Лучше бы пулю в лоб вогнала! Только закрутила все, затянула в узел, ворвалась в мой крохотный мирок рыжим ураганом.

Теплая, ласковая, совсем другая, непохожая на себя настоящую. Одурманенная алкоголем, обнаженная как душой, так и телом. Слишком большое искушение.

А что нужно делать с искушениями, чтобы они не терзали?

Правильно. Поддаваться им.

И я поддался. Нырнул в омут с головой: был груб, даже жесток, а Ши все принимала как данность, ни разу не сказала «нет» или «хватит». Только царапалась сильнее и, кажется, смеялась, будто не верила, что все это — настоящее. Оставляла на коже отметины и укусы, подавалась навстречу с таким ожесточением и отчаянием, что похоть только сильнее скручивала бедра и несла вперед, заставляя вколачиваться в нее снова и снова, врываться в мягкое тело как завоеватель, насаживать на себя и рычать-рычать-рычать, припадая губами к ароматной коже.

Ни секунды передышки, и я так крепко с этой бестией теперь связан, что хоть вой!

Идиот! Какого хрена поселился с ней по соседству? Другого места не нашел? Чувствовал же, что бежать надо, что девка под кожу забирается, в кости въедается кислотой и жаром.

Вот и пожинай плоды. Жуй тщательно, не подавись.

Ворон покачивается, цепляясь лапами за синтетическую ткань, а я запускаю пальцы в волосы и смотрю на развороченную страстью кровать.

Я даже не сразу понял, что Ши никогда…

С чем мне сравнивать? Все женщины попадали в мою постель с каким-то опытом, пусть даже минимальным, а тут…

— Какой же ты мудак, Герант. Самому от себя не противно?

Противно! Не то слово. Как дикарь ворвался в цветущий сад и истоптал его тяжелыми сапожищами. Оставил за собой только разрушения и холод. Даже не потрудился спросить, в порядке ли она. Отрубился, получив свою порцию удовольствия.

— Сбежит еще дурочка, — бормочу тихо. — Нельзя это все так оставлять.

1. Шиповник

За неделю до…

— Рассредоточиться! — отдаю быстрый приказ и сжимаю крепче рукоять клинка. Он тянет вниз привычной тяжестью, успокаивает и придает уверенности. — Вывести прислугу, отправить челноки!

— Капитан! — через центральный вход, расталкивая спешащих людей, прорывается Гестас и чуть ли не падает передо мной на колени. Его светлые волосы прибиты пылью, грязью и следами засохшей крови, а в глазах — отчаянная решимость. — Они прорвались, капитан! Восточный район города захвачен, и волна катится сюда. Будут у особняка через семь минут.

«Проклятье! Еще не все челноки заполнены. У нас есть пострадавшие, нужно больше времени…» — отчаяние пронзает виски раскаленной спицей.

— Пойдешь со мной! — я хлопаю Гестаса по наплечнику и быстро двигаюсь к выходу, маневрируя между суетящимися стражниками и стонущими ранеными, которых пришлось укладывать в носилках прямо на полу. Многие из них не переживут этот побег, но забрать всех, кого возможно, — это все, что остается.

На улице творится кромешный хаос. Краем глаза я замечаю Бурю, но он моментально растворяется в толкотне и скрывается на борту одного из кораблей. Его отца нигде нет.

Давлю в себе беспокойство, хоть и понимаю, что охранять наследника Главы Дома — моя прямая обязанность. Вот только Север не простит, если я сдам особняк без боя, поставив одного человека выше всех остальных. Двойственность ситуации бесконечно меня раздражает, но я не пытаюсь обдумывать ее.