Страница 7 из 9
− Курсанту Фролову и курсанту Гридневу объявляю двухнедельный отпуск! − громовым голосом четко объявляет генерал.
Все смотрят на онемевших счастливчиков. Генерал по-строевому развернулся и пошел в штаб, все расслабились. Сор из избы не вынесен, честь училища спасена, докладывать «наверх не надо».
Я, проклиная себя за то, что не засунул руку на 3 три сантиметра глубже в диван, вздыхая, иду нести дальше службу, а счастливчики − паковать чемоданы.
На следующий день вор был установлен − недалекий курсант, захотевший взять пистолет в отпуск, чтобы похвастаться перед родными и близкими. Меня дернули в особый отдел, с вопросами «как же ты не увидел, что у тебя кто-то в клубе прячет оружие?». Я, не присев на стул, доложил, что у курсантов «в свободное время вход в клуб свободный», и я не имел возможности и задачу следить за каждым посетителем. Особист не свирепствовал, так как перед ним лежало чистосердечное признание несостоявшегося «Ворошиловского стрелка».
XI
Очередной караул. «Стой, кто идет! Разводящий − со сменой. Разводящий, ко мне, а остальные − на месте! Заряжай!» Смена заряжает. Оружие заряжено и поставлено на предохранитель. «За мной на пост шагом марш!»
Пост номер один возле знамени был по-своему хорош − тепло и светло, но неприятен тем, что стоишь два часа, как сурикат, и не двигаешься, будто у тебя столбняк.
Я, отдыхающая смена, лежу в спальном помещении на жестких нарах и дремлю. Вдруг раскаты грома, мат и грохот. Все подскакивают, как будто произошло нападение на караул. Слышим, что в дежурке рычит рассерженным медведем дежурный по училищу. Мы замерли, как мыши. Исходя из обрывистых фраз, понимаем, что кого-то сняли с первого поста.
Надо сказать, что на первом посту некоторые умудрялись спать стоя, а чтоб не рухнуть, наиболее ушлые придумали нехитрое приспособление. Над головой вбивали гвоздик с веревочкой и «привязывали» себя за петлю шинели, чтоб держать равновесие. Вот такую «конструкцию» вычислил дежурный по училищу. Проходя мимо, он увидел, что курсант обмяк, но не падает, а как бы висит в воздухе. Перекрестившись, офицер подошел поближе. О чем он в тот момент думал, сказать сложно. Наверное, о том, что курсант повесился или стал ангелом. Испугались, короче, оба − до икоты.
Агония у дежурного была минут двадцать, он в суе вспомнил наших мам, называя всех женщинами легкого поведения, а наших командиров − гомосексуалистами. После шторма, когда дежурный ушел, взводный распекает курсанта Громова:
− Ты бы себя изолентой к знамени примотал. Че ты веревочкой ограничился? Или гвоздями шинель прибил к стене!!! Ты вообще долбанулся головой? И дальше уже взводный называл нас женщинами легкого поведения и недоношенными гомосексуалистами.
«Виноват! Виноват! Виноват!» − только и мог ответить проштрафившийся курсант.
Больше никто в карауле не спал. Все свободное время и время, отведенное на сон, мы учили Устав караульной службы.
− Жопа полная! – мрачно шепчет Зиновьев и зло смотрит на курсанта Громова, который виновато уставился в Устав караульной службы.
XII
Мы много стреляли − Родина патронов не жалела. С легкого стрелкового оружия регулярно проходили стрельбы на Кубинском стрельбище, которое было расположено рядом с Голицино. Тяжелую технику − станковый противотанковый гранатомёт СПГ-9, КПВТ, РПГ, Утес, АГС-17 − осваивали на Полевом учебном центре в Ярославской области.
Радость стрельбы омрачалась глупыми мини-занятиями по строевой, которые организовывали нам сержанты. Сержант Кургин крутился на месте и давал команду строиться отделению в шеренгу. Мы, как цыплята, носились вокруг сержанта, строясь к линии огня то задом, то передом. Армейские срочники, приехавшие на огневую, глядя на нас, высокомерно заявляли, что даже их «не дрючат на первом году».
Глубокой осенью наводим за собой на стрельбище порядок, собирая гильзы в цинки, и сжигаем упаковки из-под патронов. Все сносят масляные упаковки к импровизированному костру. Раздается хлопок, никто не пугается, так как ничего не понимает. Только преподаватель по огневой взвыл, как белуга:
− Что ж вы… пи-пи-пи, в костер патроны бросаете… пи-пи-пи. А ну немедленно потушить костер… пи-пи-пи… и проверить все упаковки на наличие оставшихся патронов! Тушили костер кто чем мог, подручными средствами, сержанты требовали мочиться на костер.
Иногда мы сталкивались с приезжавшими тренироваться бойцами «Альфы». Они были уверены в себе, быстрые, одинаково сильные, выполняющие специальные упражнения по стрельбе. Мы смотрели на них, как на богов, мечтая попасть в их боевое подразделение.
Огневая в училище, изучаем матчасть. За окном зарядил дождь, сильный и монотонный. Его косые струи со странным глуховатым звоном лупили в окно, за которым трудно что-либо было различить.
Матчасть была процессом малоинтересным, и мы бросали все усилия на борьбу со сном, слабо понимая, что говорит преподаватель. Иногда преподаватель выдергивал нас с сомнамбулического состояния, выбирая наиболее расслабленных, и задавал вопросы:
− Курсант Быстрыков, покажете дульный тормоз-компенсатор? − названный курсант испуганно трет глаза и похож на проснувшегося кота.
− Вон там на конце ствола бочечка! – отвечает Быстрыков, окончательно проснувшийся.
− Михаил Тимофеевич Калашников просто бы уписался на месте, когда бы узнал, что такая важная деталь его детища, как дульный тормоз-компенсатор, переименована курсантом Быстрыковым в «бочечку». Преподаватель стучит указкой по плечу курсанта, усаживая его обратно на стул, и продолжает:
− Не умеющий обращаться с автоматом Калашникова не имеет права называться культурным человеком. Учтите это! Преподаватели по огневой относились к автомату Калашникова как к величайшему достижению русской технической науки, поэтому наши пальцы сбиты в кровь от постоянных разборок и сборок известного на весь мир оружия.
XIII
Постепенно вся жизнь сводилось к трем азам: хорошо поесть, выспаться и не залететь. Появилась похабность и циничность, вроде защитного панциря, в котором мы укрывались от суровой армейской жизни.
Очередной зимний ПУЦ, старые одноэтажные казармы, похожие на коровники. Меня положили возле мутного окна. Щелистое окно казармы сквозило. Безуспешно конопачу его страницами с Уставов, но окно все равно цедит прозрачную стужу. Панцирное «ложе» было продавлено и больше напоминало не кровать, а гамак. Сушилка грела в определенных местах, которые занимали сержанты, а мы с утра заскакивали в полусухие сапоги.
Мороз такой, что вороны сморщились. Все надеются, что занятия отменят и мы останемся хоть в вонючих, но теплых казармах. По расписанию целый день огневая подготовка на улице. Мы обсуждаем, отменят ли огневую. Взводные на совещании у комбата.