Лес

========== Часть 1. Дочки-матери ==========

I hurt myself today

to see if I still feel

//Trent Reznor, Joh

Марина надевает свое лучшее платье. Густо подводит глаза чёрным, красит ресницы и губы. Губы — обязательно, хоть это уже не модно. Мода Марину не волнует, она из тех, кто противопоставляет себя обществу. У нее есть на это причины. Очень веские причины.

Из старенького магнитофона играет музыка. Если эту какофонию можно назвать музыкой — мама Марины в этом сомневается и всегда закатывает глаза, когда заходит в её комнату. Шум и рёв, стена звука и животной злобы — именно то, что нужно, когда ты сам один сплошной комок злобы и ненависти.

Марина пританцовывает, виляет бедрами, трясёт копной волос, которые начесала так, что они почти что стоят дыбом. Помада алая, она должна походить на кровь. Марина сжимает, разжимает губы, причмокивает, равномерно распределяя её по губам. Замечая, что испачкала зубы, она приподнимает верхнюю губу и долго смотрит себе в рот. Вываливает язык, в котором торчит сережка. Она проткнула его сама, и теперь он постоянно болит и гноится. Язык — неповоротливая животная масса, не похожая ни на что. Марина проводит по зубам пальцем, размазывая по ним губную помаду, и они становятся красными. Она закидывает голову назад и скалится, не отрывая взгляда от зеркала. «Я сумасшедшая», — думает она и закрывает рот.

Марина отходит от зеркала и берет со стола серьги. Отодвигая тяжелую штору, она смотрит во двор. Мрачный, сумрачный двор. На пустую скамейку, асфальтированную дорогу за ней и овраг. Чуть дальше торчит серая, уродливая девятиэтажная «свечка», чернеет провалами выбитых подъездных окон. Марина вдевает сережки в левое ухо. Одну длинную и два гвоздика с крестиками. Крестики она переворачивает вверх ногами. Другое ухо со срезанной под корень мочкой она прикрывает волосами. Марина считает себя уродом, но эта деталь делает её популярной. Каждый, кто с ней знакомится, пялится на её уши.

У подъезда «свечки» пасётся какой-то народ. Мысль, что ей придется проходить мимо них, вызывает тревогу. Выходить из дома в сумерки опасно. Особенно таким, как Марина. Такие, как она, привлекают слишком много внимания. Их внешний вид бросает вызов, говорит другим: ударь, избей, изнасилуй. Докажи себе, что это разукрашенное чмо такое же, как все. Засунь им их вызов глубоко в глотку, чтобы никогда, слышишь, никогда они больше не смели выделяться и бунтовать. Бунт против системы, против культуры, против мира и Бога — это бунт против тебя. Раздави гниду…

«Раздави меня…» — шепчет Марина, поворачивая в ухе маленький крестик — туда, обратно, затем снова длинной перекладиной вверх. Она думает о том, есть ли в этом городе, в этой стране, в этом мире, места, где можно почувствовать себя полностью в безопасности. Наверное, нет. Таков удел ничтожеств. Страх, а не безрассудная смелость, заставляет Марину бросать вызов. Страх, накопленный годами, поменявший знак с минуса на плюс. Она боялась так долго и так сильно, что теперь стала получать от этого удовольствие.

«Раздави меня…» — шепчет Марина. Закрывает глаза и представляет лес. Мрачный осенний лес, без травы, без пения птиц. Сухая листва шуршит под ногами, кусты торчат вверх ободранными чёрными палками. Там скрывается нечто, что хочет её уничтожить. Пальцы Марины скребут по ляжкам, ногти царапают гладкую поверхность капрона. Нечто прячется в лесу под корой деревьев, между корней и в расщелинах скал. Оно глядит на неё из темноты и ждёт. Лес любит играть с ней в салочки. Марина забыла, что когда-то было иначе. Лес её изменил и заставил желать ненормального.

Фантазии Марины прерывает звонок в дверь. Она одергивает платье и смотрит на часы.

— Это ко мне! — говорит она громко, выходя из комнаты. — Я буду поздно.

На этот раз ей ни за что не выбраться.

В подъезде, прислонившись к перилам, её ждёт Чарли. Так он себя называет. Как его зовут в действительности, Марине нет дела. Чарли так Чарли. В тусовке никто не называет своих настоящих имен.

Чарли курит. Длинные, немытые волосы свисают сосульками, на шее тысячи тесемок и веревочек со всеми возможными символами — от пацифика и оловянного крестика до перевернутой пентаграммы. Вокруг запястий — фенечки. На один из шнурков на шее нанизано лезвие от безопасной бритвы. Шнурок толстый, поэтому оно висит косо и время от времени впивается в кожу чуть пониже ключиц. Марина замечает над воротом футболки свежие тонкие порезы, но никак это не комментирует. Чарли — психопат, но довольно симпатичный. Он ей нравится, несмотря на куцую поросль на подбородке и под носом. Смешно, но, кажется, он косит под Христа. Или даже считает себя им. Самоистязание — часть программы. Марина думает, что однажды Чарли попросит прибить его гвоздями к дереву или столбу. Может, даже сколотит себе крест — в своём безумии он предельно серьёзен.

Чарли протягивает сигареты и какое-то время они молча курят. Марина смотрит на ступеньки и деревянную дверь с проломленной доской по середине. «Тупая сука! Почему ты не сдохла?» — написано на двери. Марина спускается и тушит о нее бычок.

— О тебе? — впервые подает голос Чарли.

— Наверняка, — Марина оборачивается и пожимает плечами. — Чья-то шутка.

— Жестоко, — говорит Чарли, но в его голосе ни грамма сочувствия.

Марина молча выходит из подъезда, Чарли гасит окурок и идет за ней. Они проходят мимо «свечки», но толпы гопников уже нет. Марина чувствует лёгкое разочарование. Чарли достает из кармана аудиокассету и протягивает ей. На отпечатанной на принтере обложке порнографическая картинка с распятием в главной роли*.

— Пиздец, — комментирует Марина и засовывает кассету в карман куртки.

Чарли кивает и говорит:

— Табу на секс — одна из тех вещей, которые держат нас в повиновении. Хочешь освободиться, наплюй на правила. В этой обложке на самом деле нет ничего оскорбительного.

Марина усмехается одним уголком губ.

— С тобой бы многие не согласились.

Чарли пожимает плечами.

— Слепые, закомплексованные идиоты. Овцы.

Первая и основная заповедь учения Чарли, которую он повторяет неустанно: «наплюй на правила». Меняется только первая часть: «навязанные родителями и школой мировоззрение», «воспитанные культурой и религией комплексы вины и греховности», «страх перед болью и смертью» — и так далее. Всё это, по мнению Чарли, создано, чтобы скрыть правду и держать овец в повиновении. Чтобы освободиться, нужно наплевать на правила. А ещё: «сломать мир». Чарли в шаге от того, чтобы создать свою религию.

Когда они познакомились, Чарли решил, что Марина из «зрячих». Из тех, кто видит, каков мир на самом деле. Марина говорила ему, что ничего не видит, что ей плевать, каков мир, но Чарли её не слышал. «В этом всё дело, — отвечал он. — Да. В этом всё дело: подлинный мир на самом деле — Ничто. Нужно сломать его в своей голове и тогда обретёшь свободу». Многие его слушали, раскрыв рот.

Марина думает, что они идут в клуб на сейшн, но Чарли берет её руку и тащит в другую сторону. Марина догадывается куда, но не сопротивляется. Бредёт за ним с тупой обречённостью коровы.

Сумерки становятся гуще. Когда они вступают в лес, под ногами собираются густые тени. Пахнет землей и прелыми листьями. Марина закрывает глаза и прислушивается к шорохам. Они похожи на чей-то шепот. Марина знает, чей это шепот. Сердце подпрыгивает к горлу. Знакомый страх сковывает внутренности, так что сводит зубы, они начинают стучать. Марина останавливается, чтобы послушать, но Чарли по инерции тащит её дальше. Она спотыкается и падает. На коленке большая ссадина, от дыры в колготках во все стороны расходятся лучи стрелок, но Марине до этого нет дела. Она берет камень и начинает с размаху бить им по сбитой коленке, возить кривым, зазубренным краем по ране, пока кровь не начинает струиться сильнее. Она кривится от боли. По лицу сбегают две чёрные струйки слёз и дешёвой туши. Марина отбрасывает камень, размазывает кровь ладонью и проводит испачканными пальцами по земле и ближайшим стволам.