Смертельный лабиринт

– Точно так, Александр Христофорович, – ответил Дубельт. – Но что она хотела от тебя?

– Убедить Николая Павловича все-таки принять ее. И, вероятно, рассказать ему про все эти тайны. Я пообещал, что передам императору просьбу о встрече. И даже дам свое подтверждение в том, что встреча эта важна.

– А Николай Павлович?

– Как только я заикнулся про «Нептуново общество», император категорически запретил мне впредь поднимать этот вопрос. И все же я поручил провести тайное расследование – может, кто-то из придворных действительно дерзнул составить заговор против власти.

– Это совершенно невероятно, – возразил Дубельт, – нынешний двор – олицетворение покорности и дисциплины.

– А! – Бенкендорф едва шевельнул пальцами в пренебрежительном жесте. – Но мы никогда не можем знать точно, какие лица могут быть скрыты под масками…

– Ты кого-то нашел? – спросил Дубельт.

– Да… – едва слышно прошептал Бенкендорф. – Наклонись ко мне, тяжело говорить.

Леонтий Васильевич пригнулся к самому лицу шефа.

– Это ты, Лео, – прошелестел шепот Бенкендорфа. – Ты.

Дубельт только улыбнулся.

– Ты с ума сошел, Александр Христофорович, – сказал он негромко и быстро обежал глазами просторную каюту.

– Я говорю тебе об этом именно сейчас, – прошептал Бенкендорф. – Я раскрыл тебя, Лео.

– Ах, Александр Христофорович, ради бога!

Умирающий Бенкендорф закрыл глаза и улыбнулся – такой улыбкой, которой никто и никогда не видел на его губах – жалкой, беспомощной.

Пароход резко клюнул носом. Дубельт оперся на стенку каюты и пристально сверху вниз посмотрел в открытые глаза Бенкендорфа. Они стремительно тускнели.

Обитель

Доктор Галер устало смотрел в каменный пол.

– Прежде чем мы пойдем туда, – он кивнул в сторону следующего зала, – может, вы расскажете, как вы догадались, что нужно нажать на голову горгоны? И почему вы решили, что в Обители именно двенадцать залов?

Луиза вздохнула.

– Вы давно были знакомы с бабкой?

– С Агатой Карловной? Чуть больше недели.

– Что она рассказала вам обо мне?

Галер пожал плечами.

– Почти ничего. Просто сказала, что вы – ее внучка и поможете пройти Обитель.

Уголки ее губ чуть дернулись вверх.

– Как вы вообще попали в ее лапы?

– Это долгая история, – ответил Галер.

– Я хочу знать.

Она резко вскочила на ноги, натянутая как корабельный канат в ветреную погоду. От былой апатии и бледности не осталось и следа. Но доктор знал, что это – обманчивое впечатление.

– Я должна знать! – крикнула Луиза, и ее голос гулко отразился эхом в зале со статуей с кентавром. – Я, в конце концов, должна знать!

– Разве баронесса не сказала вам?

– Разве топору говорят, зачем его берут в лес? – горько отозвалась девушка.

– Хорошо, я расскажу вам все, что знаю, но сначала вы объясните про серп и голову Медузы.

Луиза прислонилась к холодным камням стены.

– Это все просто. Старик – это Кронос, отец Зевса. Серп – его оружие.

– Так, – кивнул доктор.

– Кронос пожирал своих детей, рожденных Геей, потому что ему предсказали, что один из сыновей станет его убийцей, – продолжила девушка, – поэтому, когда на свет появился Зевс, Гея решила спрятать младенца и дала Кроносу камень, завернутый в пеленки. Старик проглотил камень, а Гея укрыла Зевса в пещере на острове Крит.

– А! – вспомнил доктор. – Там был барельеф с горой и пещерой!

Лиза кивнула.

– Но при чем тут коза, Афина и горгона?

– Ну! – Луиза досадливо топнула ногой. – Это же несложно! Главное – связать Кроноса, Крит и пещеру! Гея спрятала Зевса в пещере, где его вскормила своим молоком коза Амалфея. Потом, когда Зевс подрос, он принес Амалфею в жертву – в благодарность за чудесное избавление от смерти. Шкура козы была прочнее стали, и Зевс использовал ее вместо щита, когда вышел на битву со своим отцом. Именно Эгида – шкура козы Амалфеи – и защитила Зевса от страшного серпа Кроноса. Теперь понимаете?

– Шкурой кормилицы? – удивился доктор. – Но как она оказалась у Афины?

– Родив Афину, Зевс…

– Родив Афину? – перебил ее Галер. – Зевс?

– Вы что, – рассердилась девушка, – ничему не учились?

– Медицине. Анатомии… – доктор смутился. – Анатомия учит нас, что мужчина родить не может. У него нет… Простите…

Луиза пожала худыми плечами.

– Родив Афину, – продолжила она, – Зевс передал ей Эгиду. Поэтому Афину часто изображают покрытой козьей шкурой, на которую она прикрепила и смертоносную голову горгоны, полученную от Персея.

– Хорошо, что вы не начали объяснять все это там. – Галер ткнул большим пальцем в сторону скрытого барельефом Кроноса зала. – Нас бы точно перемололо этим серпом, пока я понял бы, что к чему! Но почему вы решили, что в Обители 12 залов?

Девушка вздохнула.

– Это еще проще. Когда Зевс принес Амалфею в жертву, он вознес ее на небо и превратил в созвездие Козерога.

– А! Созвездие!

– Там. – Лиза кивнула на вход в следующий зал, – статуя Кентавра. Кентавр – это созвездие Стрельца. Оно идет сразу после Козерога в годовом цикле. В этом доме должно быть как минимум двенадцать залов по числу созвездий.

Галер посмотрел на девушку.

– Такая ученость, – сказал он, – удивительно…

Луизе его слова, казалось, причинили боль.

– Это все бабка, – поморщилась она, – заставляла меня наизусть зубрить целые тома из своей библиотеки.

– Не зря, – задумчиво сказал доктор.

– Зря! Бабка заставляла меня пересказывать все прочитанное. Я и пересказывала – сразу после. А потом тут же все выкидывала из головы. О, как я ненавижу нашу библиотеку! Если бы я могла сжечь этот дом, костер разложила бы именно в библиотеке! Из-за этих проклятых книг!

– Только что ваше обучение спасло нам жизнь, – возразил доктор.

Девушка досадливо пожала плечами.

– Случай! За следующий раз я не ручаюсь.

1842 г. Санкт-Петербург. Дом графа Скопина

Эти несколько дней Федор прожил как во сне – рубил дрова на заднем дворе, таскал воду из колодца, наполняя огромный бак для кипятка, под которым все время горел огонь. Спал на кухне под столом на соломенном матрасе, выданном кухаркой Любой. Он звал ее почтительно Любовь Акимовна. Челядинцы поначалу косились на него, но кухарка объяснила – мол, племянник приехал из-за Урала делу научиться, пристроиться в столице. В хозяйские комнаты Федю не пускали.

Распорядок жизни большого городского дома, завтраки, обеды и ужины по расписанию, чай, подаваемый ровно в шесть в бежевую гостиную, обеды челяди в людской, где напыщенные ливрейные лакеи распускали пояса и превращались в обычных мужиков, остатки с барских трапез – порой нетронутые, блюда, которых Федя в Чите никогда и не пробовал, – все это поначалу будто заворожило юношу, оттеснило вглубь сознания навязчивую поначалу мысль – как так получилось, что он, имея право жить на «чистой» стороне, пользоваться всеми благами господского бытия, тем не менее ютится здесь, среди дворни, выполняет поручения и не смеет даже шагнуть по коридорам в сторону тех больших богатых комнат, где когда-то обитал его отец?

Однажды вечером, когда кухарка ставила на ночь в печь большой горшок с бараниной, натертой специями, он спросил:

– Любовь Акимовна, а где тут жил мой… Александр Иванович?

– Зачем тебе?

– Просто…

Она поставила ухват, прислонив его к углу, и вытерла руки о передник.

– Наверху его комната. Только…

– Что?

– Как поймали его на площади, старый граф…

Она махнула рукой. Лицо ее омрачилось.

– Потом пришли солдаты с офицером и обыскали весь дом. Искали письма и бумаги. А хозяин наш… стоял и смотрел. Потом отвел он офицера в коридор. Я сама не слышала, но мне управляющий наш, Дормидонт Евграфыч, передал… Царство ему небесное, не злой был человек, хотя и строгий. Граф Иван Петрович и говорит офицеру – передайте, мол, государю, что я сына своего из сердца вырвал. Видно, роду Скопиных пришел конец. С тех пор и не вспоминал про сына своего… Ну… я-то прибираюсь в комнате батюшки твоего, но ничего не трогаю. А граф туда и не заходит. И ты не ходи. Ведь суд был. Лишили Александра Ивановича всех наград, званий и титулов. И графского достоинства. Как будто убили… А человек-то еще жив… Был жив, упокой Господи его душеньку.