Ржевское пекло

– Я дойду, Миха, – со злостью ответил Тягунов и прибавил шаг. – Смотри, вон школа на крайней улице. Там точно есть лыжи у учителя физкультуры. Обязательно!

Школьный сторож, фронтовик лет сорока без одной ноги, ковыляющий на самодельном протезе, сначала отнесся к словам солдат недоверчиво, даже проверил у них документы. Мало ли, может, дезертиры, а то те самые диверсанты и есть. Они хотят уйти от погони на лыжах через лес. Но потом сторож решил, что диверсанты не стали бы просить. Они просто прирезали бы его в школьном дворе, забросали бы тело снегом, а потом забрали бы лыжи и тихо.

Он посмотрел в глаза молодым солдатам, кивнул и сказал:

– Верю, сынки! Понимаю, дело такое! Отдам лыжи, а потом с меня пусть три шкуры спустят. Война, она и в тылу война.

Километров через десять Тягунов начал отставать. Его друг оборачивался и смотрел на измученное лицо Валентина, видел, как тот закусил побелевшую губу и продолжает размеренно идти привычным лыжным шагом. Сколько они за последние два года отмахали вместе по пересеченной местности! Теперь это их умение пригодилось для выполнения боевого задания. Но Валька уже терял силы, нога его подводила.

Герасимов остановился поперек лыжни, преградил другу путь и сказал:

– Вот что, Валек, ты ведь знаешь, чем мы рискуем. Ждать не буду, даже не спорь. Я пойду вперед так быстро, как только смогу. Догонишь – хорошо. Нет, значит, буду справляться один. Я продержусь, ты не сомневайся.

– Давай, Миха, – хрипло проговорил Тягунов и сплюнул на снег. – Я только вот в ритм войду. Нога немного того, но это пройдет. Я догоню тебя!

Красноармеец Михаил Герасимов успел вовремя. Он скатился с опушки леса по снежному насту и рухнул на бок, потому что ноги совсем не держали его. Почему-то на тренировках у парня все получалось хорошо и просто. Идешь размеренно, машинально отсчитываешь примерный километраж по меткам, заранее оставленным на маршруте, или просто помня карту. Потом выходишь на огневой рубеж. Там уже ждут судьи, расстелен брезент. Ты сбрасываешь учебную винтовку и ложишься на брезент уже с боевой. Пять выстрелов – полная обойма, а потом последний рывок к финишу.

Сейчас сердце у Герасимова колотилось так, что готово было вырваться из груди. Руки дрожали, а спина была мокрой.

Михаил понимал, что лежать нельзя. Он приподнялся на руках, намереваясь встать и найти удобную позицию, которая скрывала бы его самого и откуда он видел бы все поле и ближайший лесок.

Но Герасимов тут же снова поспешно упал грудью на снег. Руками в армейских трехпалых рукавицах он стал разводить стебли кустарника. Шапка наползла на лоб, закрыла один глаз. Красноармеец снова отпустил куст, поправил шапку, подтянул к себе винтовку и лихорадочно нащупал на поясе подсумок с тремя обоймами.

Всего пятнадцать патронов, а на трех телегах, которые только что вывернули из-за лесочка, сидели шесть человек в тулупах и стеганых телогрейках. Один был в форме красного командира, а еще двое – в милицейской.

Вот этого Герасимов никак не ожидал. А если это не диверсанты? Вдруг и правда свои, милиция с помощниками из местного населения? Они тоже едут по заданию, ловить тех же самых диверсантов? А как это проверить, понять, что они свои?

Подпускать их к себе никак нельзя. Если это враги, то они убьют одинокого красноармейца в два счета, и никто даже не узнает о том, что здесь произошло.

– Эй, приказываю вами остановиться! – срывающимся от волнения голосом закричал Герасимов. – Всем оставаться на месте! Старший ко мне! При неподчинении отдам приказ стрелять на поражение! Взвод, приготовиться!

По своей неопытности молодой красноармеец, вчерашний школьник, просто не знал, что так дороги не перекрываются.

Однако это хорошо знали те люди, которые сейчас ехали на подводах. Их окликнул совсем не командирский голос. Это значило, что там, в кустах, лежали неоперившиеся солдаты или местные добровольцы из истребительного батальона. Бывалые оперативники или армейские командиры подпустили бы подводы вплотную, будь у них целый взвод за спиной. Потом они ударили бы залпом или выскочили бы, окружили, наставили оружие и взяли бы живыми.

Герасимов каким-то внутренним чутьем понял, что это враги. Не остановились, не стали кричать в ответ, что мы, мол, свои. Ехали молча, только потянули из-под соломы и брезента автоматы и винтовки. Расстояние сокращалось, а подпускать их близко было нельзя.

А вдруг все же свои? Стрелять тоже нельзя.

Красноармеец оттянул затвор, достал из подсумка обойму с патронами. Мазать – слишком большая роскошь, стрелять надо сразу точно. С таким арсеналом бой продлится пять минут, никак не больше.

Тут в душе парня проснулись злость и отчаяние. Ведь он не должен пропустить врага! Придется сейчас зря истратить один патрон, но после этого сразу все станет понятно.

Хорошо смазанный затвор скользнул на место, загнал блестящий патрон в патронник. Трехлинейка удобно и привычно легла в ладонь, локоть чуть провалился в плотный снег.

Герасимов приподнял лицо так, чтобы звук шел в сторону людей, подъезжающих к нему, и снова закричал, но теперь уже уверенно и со злостью:

– Остановиться! Сойти с подвод и поднять руки! Старшему подойти ко мне! Считаю до трех и приказываю открывать огонь!

Шестеро мужчин попрыгали в снег, схватили с телег оружие. Трое потянули поводья, остальные стали настороженно смотреть по сторонам, искать спрятавшихся солдат. Герасимов хорошо видел три винтовки и столько же автоматов «ППШ». До врагов было всего метров сто. Они не останавливались, лишь чуть придержали лошадей.

Молодой красноармеец с шумом выдохнул и прицелился. Все же надо дать им шанс. Или использовать собственный. А вдруг это все же свои?

Герасимов чуть повел стволом и выстрелил в снег у ног человека с автоматом, который, судя по всему, был главным в этой группе. Пуля подняла столб белесой пыли.

Боец поднял голову, снова хотел крикнуть этим людям, чтобы они остановились и положили оружие. Но тут автомат и две винтовки ударили по кустам, за которыми лежал красноармеец. Две пули впились в снег возле его головы, еще несколько с противным воем пролетели над ней, сбивая ветки кустов.

Шестерка врагов рассыпалась впереди и стала перебежками приближаться к Герасимову. Они не боялись стрелять, наделать шума. Им нужно было как можно быстрее прорваться через этот нелепый кордон. Диверсанты не исключали, что дорогу им преградили всего два-три человека. Ведь их тут не должны были ждать. Они так тщательно путали следы и меняли направление, что угадать маршрут группы чекисты не могли.

Мушка послушно сошлась с целиком. Герасимов почему-то был спокоен. Страх ушел, дрожь в руках исчезла. Осталось только холодное и твердое желание не пустить врага дальше. Четырнадцать патронов? Ну и ладно. Значит, он будет бить врага, пока жив.

Красноармеец прицелился и выстрелил. Диверсант заорал от боли, упал и схватился за ногу. Остальные пятеро открыли ураганный огонь и разошлись в стороны еще шире. Герасимову повезло хотя бы в том, что враги так пока и не поняли, что он был тут один. Они вели огонь не только туда, откуда раздались два выстрела, но и по всем подозрительным местам. Еще две пули сбили ветки над головой.

Герасимов снова прицелился, нажал на спуск, промазал и сразу испугался. А если он будет промахиваться снова? Вдруг его ранят и он не сможет стрелять прицельно?

Отставить панику!

Михаил дал два выстрела подряд и точно в кого-то попал. Но теперь он должен был перезарядить свою винтовку.

– Ничего, – прошептал он, лежа на боку. – Теперь их там только четверо осталось.

Тягунов шел на выстрелы. Он уже понял, что стреляет его друг, а ему отвечают другие винтовки и автоматы. Не могли ребята из их взвода подойти так быстро! Значит, Миха там ведет бой один.

Последние шаги давались ему особенно тяжело. Вскоре он на негнущихся от усталости ногах подошел к толстой неровной березе, стоявшей на косогоре, и прижался к ней. Грудь Валентина вздымалась и опадала, он все никак не мог восстановить дыхание.