Мы умели верить

– Мы не хотели мешать тебе.

Чарли, похоже, злился – прямо кипел, того гляди взорвется.

– Мешать лежать с расстройством желудка?

– Все видели, как ты пошел наверх с Тедди.

– Тедди? – ему хотелось рассмеяться, но он сдержался, а то получилось бы, что он оправдывается. – Тедди ушел. Он вышел на улицу, когда началось слайд-шоу.

Чарли стоял молча. Возможно, он что-то обдумывал, а может, сдерживал рвоту.

– Даже если бы он не ушел, – сказал Йель, – на кой он мне? Слушай. Я пошел наверх потому, что хотел побыть один.

– Я его видел, – сказал Чарли медленно, неуверенно, – во время слайд-шоу.

– Ты имеешь в виду на фото? Тедди в образе Шер? Чарли, сядь, – Чарли продолжал стоять. – Слушай: меня мутило, и я спустился минут через пять, может, десять. Максимум, пятнадцать. И я подумал… даже не знаю, что я подумал. Все ушли, и я остался совсем один. Это был самый, блядь, странный момент в моей жизни. И я все еще не понимаю, почему ты пришел домой через десять часов.

– Я… Мы потом загуляли.

Судя по голосу, Чарли был, как ни странно, разочарован – похоже, он копил столько злобы на Йеля за то, что тот изменил ему с Тедди, что теперь не знал, куда ее девать.

– Фиона сказала, ты был с Тедди.

– Значит, все, кто это видел – это Фиона?

– В основном.

– Фиона напилась. И, боже мой, она на ногах не стояла.

– Вас обоих не было. Вы оба исчезли в одно время.

– И она видела, как мы занимались этим? Как он нес меня наверх, словно невесту?

– Нет, она просто… Я спросил, где ты, а она сказала, наверху. И я сказал: «Что он там делает?» А она сказала: «Думаю, он там с Тедди».

Он замолчал, словно только что понял, как нелепо это звучит.

– Ну, хорошо.

– Но она и потом это говорила.

– Ну, она напилась.

– Ложись спать, – сказал Чарли. – Я приду через минуту.

Йель не ожидал, что уснет, но когда снова открыл глаза, было шесть утра, а рядом свернулся клубком Чарли. На его тумбочке стояли два полных стакана воды и пузырек аспирина, помимо привычного флакона с витамином В и женьшенем; он подготовился к похмелью. И в обычный день Йель предпочел бы не видеть эту картину, но сегодня – особенно. Ладно хоть свою газету Чарли сдал на этой неделе в типографию пораньше, чтобы они все могли пойти на вечеринку. Утром водители развезут тираж, пока сотрудники будут отсыпаться или обниматься с унитазом.

Он смотрел, как ребра Чарли поднимаются и опадают под бледной кожей. Его плечи, лицо и руки усеивали светлые веснушки, но грудь была чистой, как слоновая кость. Его кожа была такой нежной, словно не знала ни солнца, ни ветра, и когда под ней показывалась кость – локоть, колено, ребро – казалось, что-то чужеродное проступает под шелком.

Йель принял душ и оделся, стараясь не шуметь. Завтракать не хотелось.

На полу лежал оранжевый шарф Нико, вместе с одеждой Чарли. А на кухонной стойке, в магазинной сумке, обнаружились полупустая бутылка водки, голубые топсайдеры[17] Нико, пустая почтовая открытка из Ванкувера, оловянные запонки в бархатном футляре, «Листья травы». Йель хотел бы быть там. Не чтобы завладеть какой-нибудь памятной вещью, но чтобы просто коснуться всего, подумать о Нико, узнать о нем то, чего раньше не знал. Если узнаешь новое о том, кого больше нет, он не исчезает бесследно. Он становится больше, реальнее. Топсайдеры никогда бы не налезли на огромные ступни Чарли; они были в пору Йелю. Как это похоже на Чарли: даже когда он был вне себя, подозревая, что Йель развлекается с кем-то другим, он позаботился о подарке.

Йель скинул тапочки и натянул туфли. Они оказались в самый раз, его большие пальцы вжимались в прошитую и морщинистую кожу, но ему это нравилось, словно Нико пожимал его ступни. Туфли не очень сочетались с его штанами хаки, но смотрелись вполне сносно.

Он доехал надземкой от Белмонт-стрит до Эванстона, прислонясь головой к окну. Не так давно у него на макушке наметилась лысинка – нечестно, ему же всего тридцать один! – к счастью, ее скрывали темные вьющиеся волосы. Прильнув к окну под определенным углом, он чувствовал, как прохлада стекла просачивалась в его череп, остужая все тело. Вчера было слишком тепло для пальто; а сегодня без пальто лучше на улицу не высовываться. Но все равно прохладный воздух был ему приятен, как и прогулка по холоду от станции до галереи. Было начало восьмого, на улицах никого, кроме бегунов.

Галерея занимала первый этаж небольшого здания, бывшего учебного корпуса, а собственно выставочный зал расположился в переделанном холле. Обогрев работал с перебоями, и стены пропускали голоса, но здесь была своя атмосфера. На данный момент у них имелось пространство только для маленьких выставок, и они надеялись перерасти это место в течение нескольких лет и (здесь на сцене появился Йель) разыскать для этого необходимые средства. Отчасти привлекая спонсоров, отчасти подмазываясь к ректору и совету университета.

Кабинет Йеля казался меньше из-за темных книжных полок по всем четырем стенам, и ему это нравилось. Он приносил книги из дома, по коробке за раз, но все равно большинство полок пока пустовали. Или, скорее, были заполнены пылью и старыми кофейными кружками. Йель намеревался нанять стажера в следующем квартале и уже представлял, как поручит этому энергичному юнцу уставить полки аукционными каталогами и прочесать букинистические магазины в поисках приличных книг по искусству.

Его второстепенной задачей на эту неделю было собрать свою картотеку, чем он и попытался сейчас заняться: розовые карточки для коллег, голубые для бывших спонсоров, зеленые для потенциальных спонсоров, желтые для коллекционеров, белые для прочих контактов. Аккуратно заправляя одну карточку за другой в пишущую машинку, он перепечатывал адреса. Но то, что представлялось ему поначалу бездумным занятием, оказалось ужасно муторным делом. Архивы, доставшиеся ему, были в основном без дат, так что иногда он не мог понять, какой из двух адресов действителен. Напечатав четыре разных телефонных номера на одной карточке, он остановился и понял, что надо бы просто прозвонить эти номера и представиться. Но было еще раннее утро, и он отложил карточку в сторону.

В девять до него стали доноситься шаги и запах кофе. В 9:30 в открытую дверь Йеля отрывисто постучал Билл Линдси. У Билла, директора галереи, были длинные уши и влажные, беспокойные глаза. Типичный представитель старой академической школы, с непременным галстуком-бабочкой и заплатами на локтях. Йель не сомневался, что он скрытый гей, который никогда не отважится на каминг-аут.

– Ранняя пташка! – сказал Билл.

– Прости?

– С утра на ногах.

– А. Не мог дождаться, когда кончатся выходные.

– Ты знаком… – Билл вошел и продолжил тихим голосом. – Ты встречался с Сесилией Пирс?

– Несколько раз.

Вопрос был нелепый. Сесилия работала начальницей отдела отложенных пожертвований[18] при университете – ее работа была с одной стороны подобна работе Йеля, с другой – бесконечно масштабнее.

– Она звонила в пятницу, когда ты уже ушел. Думаю, она собирается заглянуть. Так вот, мой тебе совет: если ты с Сесилией не согласен, не говори ей об этом. Лучше задай вопрос. Типа: «Вас беспокоит, что это может повлечь за собой то-то и то-то?» Я это говорю потому, что не в курсе, что ей у нас понадобилось. У нее же эти, великие идеи.

– Спасибо, что предупредил.

Билл обвел глазами комнату.

– Я бы, пожалуй… хм-м. У тебя же нет личных фотографий, нет?

– Что, с Чарли? Нет, конечно.

Что воображал себе Билл – портрет из фотостудии? Йель попытался нейтрально улыбнуться.

– Хорошо. Просто… Она нормальная, ничего не хочу сказать. Но я с ней ни в чем не уверен. Не поймешь, что у нее в голове.

В полдень, как раз когда Йель собрался выйти на обед, в дверном проеме возникла Сесилия Пирс с Биллом. Сесилия укладывала волосы, как принцесса Диана, так же мягко и объемно. И хотя она была заметно старше Дианы – явно за сорок, будь на ней жемчуга и тиара, она могла бы сойти за ее двойника. Однако эта женщина вызывала оторопь. Возможно, дело было в том, как она бегло оглядывала собеседника, словно завуч, норовящая сделать тебе замечание за неподобающий внешний вид.

17

Низкие мягкие туфли на резиновой подошве, изначально придуманные для передвижения по палубе, но сейчас – популярная летняя обувь.

18

Отложенные пожертвования – распространенная практика сбора средств, когда пожертвования в виде денег, имущества, машин передаются по завещанию после смерти дарителя.