Эгоист

Какая-то тень упала на вход в беседку – там стоял Франц Зандов; он вернулся за своей записной книжкой и стал свидетелем этой сцены. Одно мгновение он стоял неподвижно и молча, но затем подошел ближе и возмущенно воскликнул:

– Густав!.. Мисс Пальм!..

Фрида испуганно вздрогнула. Густав тоже побледнел и выпустил ее из объятий. Катастрофа, которую он во что бы то ни стало хотел отдалить, надвинулась, стала неотвратимой, это он сразу почувствовал. Теперь необходимо было с достоинством встретить ее.

– Что здесь такое? – спросил Франц Зандов, меряя брата гневным взором. – Как ты смеешь так приближаться к юной девушке, находящейся под покровительством моего дома? И вы, мисс Пальм? Как вы могли дозволить подобное обращение? Может быть, оно было для вас желательно? Видимо, между вами установились слишком доверчивые отношения.

Фрида ничего не ответила на этот брошенный ей несправедливый упрек. Она глядела на Густава, словно ожидая от него защиты. А он уже овладел собой и, подойдя к брату, успокаивающим тоном произнес:

– Выслушай меня! Ты заблуждаешься… я все объясню тебе…

– Мне не нужно никаких объяснений, – перебил его Франц Зандов. – Я сам видел то, что ты позволил себе, и, надеюсь, ты не попытаешься оспаривать свидетельство моих собственных глаз. Я всегда считал тебя человеком легкомысленным, но не настолько бесчестным, чтобы здесь, почти на глазах у Джесси, обещанной тебе невесты…

– Франц, а теперь перестань! – Густав так внезапно и резко вмешался в речь брата, что тот, несмотря на весь свой гнев, сразу замолк. – Я не позволю тебе говорить мне подобные вещи, так далеко не простирается мое самопожертвование. Фрида, поди сюда! Ты видишь, мы обязаны говорить! Он должен узнать правду!

Фрида повиновалась, она подошла к нему и, словно защищая, положила руку ему на плечо. Франц Зандов, ничего не понимая, переводил взгляд с брата на девушку. Происходившее представлялось ему полной загадкой, он не имел ни малейшего представления об истинном положении вещей.

– Ты несправедливо упрекаешь меня, – продолжал Густав, – неправ ты также и по отношению к Фриде. Если я поцеловал ее, то она имела на это право. Ведь она с самой ранней юности находится под моим покровительством. Все отталкивали это бедное покинутое дитя – все те, кто должен был оказывать ей и защиту, и любовь. Я был единственным, осуществившим свое родственное право. И теперь я использовал его и думаю, что имею на то право.

Было поразительно, какой глубокой серьезностью звучал теперь голос этого, казалось, легкомысленного насмешника. Франц Зандов уже при первых словах отступил назад, словно ужаснувшись какого-то предчувствия. Краска сбежала с его лица, оно становилось все бледнее и бледнее, и, устремив пристальный взгляд на Фриду, он беззвучно и почти механически повторил:

– Твое родственное право? Что… что это значит? Густав поднял голову девушки, прислоненную к его плечу, и, повернув лицом к брату, произнес:

– Если ты не догадываешься ни о чем, то прочти по этому лицу, может быть, тогда тебе станет ясно, к кому относится то сходство, которое ты искал в нем. Правда, я обманул тебя, должен был обмануть, так как ты отклонял всякую возможность соглашения с тобой. Тогда я ухватился за последнее средство и сам привез Фриду сюда. Я надеялся, что в тебе постепенно разовьется чувство, которое опять согрело бы полузамерзшее сердце; я рассчитывал, что мне удастся в конце концов заронить в тебе мысль, что та посторонняя девушка, к которой тебя так властно влекло, имеет право на твою любовь. Увы! Этого не случилось, все раскрылось внезапно, неожиданно. Но посмотри на эти черты, ведь они – твои! Ты долгие годы страдал от тяжелого, мрачного безумия и заставил ни в чем не повинное дитя искупать прегрешения своей матери. Ну, так пробудись же наконец от своего безумия, открой объятия… своему единственному, своему отвергнутому ребенку!

За этими словами наступила долгая, тяжелая пауза. Франц Зандов пошатнулся; одно мгновение казалось, что он упадет, но он остался стоять. Его лицо страшно подергивалось, из груди со стоном вылетало порывистое дыхание, но он не сказал ни слова.

– Фрида! – мягко произнес Густав. – Пойди к своему отцу!.. Видишь, он ждет этого…

Он подтолкнул ее вперед и намеревался подвести к своему брату, но тот внезапно овладел даром речи. Сделав движение, словно желая оттолкнуть от себя приближавшуюся к нему девушку, он глухо и холодно сказал:

– Назад! Так легко вам еще не дастся победа. Теперь я насквозь вижу всю комедию.

Фрида вздрогнула; она высвободилась из рук своего защитника и медленно стала отходить назад, к дальнему краю беседки.

– Комедию? – оскорбленно произнес Густав. – Франц, как можешь ты так говорить в подобный момент?

– А что же тут иное? – разразился Зандов-старший. – Как еще назвать ту пошлую скоморошью игру, которую ты инсценировал за моей спиной? Значит, в течение целых недель я окружен был в своем доме ложью и обманом? Наверняка и Джесси вовлекли в обман – ведь без ее согласия все это было бы невозможно! Все вы составили заговор против меня! Ты… – Он обернулся к Фриде, словно желая именно на нее излить весь свой гнев, но в тот же момент встретился с глазами девушки, и слова замерли на его устах. Он помолчал несколько секунд, а затем продолжал с горьким презрением: – Наверное, тебе нарисовали, как соблазнительно иметь отца, который может оставить тебе в наследство богатство и создать блестящее положение? Ради этого ты обманом вторглась в мой дом. Но то, в чем я поклялся, покидая Европу, останется неизменным. У меня нет ребенка, я не желаю иметь его, даже если закон десять раз присудит его мне! Удались назад за океан, туда, откуда ты явилась. Я не хочу быть жертвой лжи.

– Вот этого-то я и опасался! – тихо произнес Густав и обратился к взволнованной девушке: – Фрида, разбуди же в нем отцовское чувство! Видишь, меня он не слушает, тебя же должен выслушать. Так говори же! Разве ты не чувствуешь, что зависит от настоящей минуты?

Но Фрида молчала, она даже не пыталась разомкнуть свои судорожно сжатые губы. Тоже мертвенно-бледная, она смотрела с тем же выражением мрачного упорства, которое искажало черты Франца Зандова.

– Оставь меня, дядя Густав! – наконец произнесла она. – Я не могу теперь просить и не стала бы делать это, даже если бы на карту была поставлена моя жизнь. Я только намерена сказать отцу, что неповинна в том «обмане», в котором он меня упрекает.

Хрупкая фигура юной девушки выпрямилась, темные глаза вспыхнули, а вслед за тем, не в силах вынести нанесенные оскорбления, она дала волю своим чувствам.

Подойдя к отцу, Фрида резко и страстно воскликнула:

– Тебе незачем было так жестоко отталкивать меня, ведь я сама ушла бы в тот момент, когда мне стало бы ясно, что то единственное, что я здесь искала, – отцовское сердце, останется для меня закрытым. Я никогда не ведала родительской любви. Мать была мне чужой, об отце я знала только, что он живет далеко за океаном и отверг меня из ненависти к моей матери. Я прибыла сюда с неохотой, ведь я тебя не знала и не испытывала ничего, кроме страха. Но дядя сказал мне, что ты одинок и озлоблен на весь мир, что ты глубоко несчастен, несмотря на все свое богатство, что ты нуждаешься в любви и только я одна могу дать тебе ее. Этим доводом он заставил меня, несмотря на сопротивление, поехать сюда за ним, этим он укрощал меня каждый раз, когда я выражала желание вернуться на родину. Но теперь он, вероятно, не станет удерживать меня, а если бы и попытался, то я все-таки вырвалась бы отсюда. Владей своими богатствами, отец, которые, по твоему мнению, только и влекли меня. Они не принесли тебе блага – это я давно поняла и убеждаюсь вновь из твоих слов. Если бы ты был беден и покинут, я попыталась бы все-таки полюбить тебя, теперь же я не могу этого. Я уйду отсюда сейчас же.

В гневной вспышке юной девушки чувствовались одновременно отчаяние и упрямство, и она оказала неизмеримо более сильное действие, чем это могли бы сделать просьбы, именно в этом проявилось сходство дочери с отцом. При обычном течении жизни оно могло затушевываться или обнаруживаться лишь в некоторых признаках; сейчас же, в момент крайнего возбуждения, оно проявилось с такой силой, что разрушилось всякое сомнение в родстве шестнадцатилетней девушки и этого сурового седовласого мужчины.