Возлюбленная герцога

– Развяжи меня, и сразимся, ведь ты этого желаешь.

Слова повисли в воздухе между ними. Она рассматривала его лицо, утратившее все мальчишеские черты – все исчезло в жестких углах мужественности, украдено временем.

Он всегда знал, чего она хочет.

А сегодня ночью она хотела драться. Длинные льняные полоски ткани, плотно намотанные на костяшки пальцев, ощущались не так удобно, как обычно. Они не казались второй кожей, как это было годами, ночь за ночью, когда Грейс выходила на усыпанный опилками пол импровизированных рингов в самых темных, самых грязных помещениях с самой сомнительной репутацией в Гардене.

Они мешали, как двадцать лет назад, когда она впервые перебинтовала костяшки пальцев. Непривычные. Лишние. Она потрясла рукой, обойдя его, наклонилась, вытащила из сапога кинжал и перерезала веревки у него на запястьях.

Высвободившись, он легко поднялся на ноги, словно отдыхал в шезлонге, а не стоял на коленях среди опилок в клубе Ковент-Гардена. Выпрямился с легкостью и мастерством боксера, и этому следовало бы удивиться. В конце концов, герцоги не двигаются, как гладиаторы. Но Грейс отлично знала, что Эван всегда двигался, как боец.

Он всегда обладал живостью и быстротой… лучший боец среди них – умел нанести удар, который, казалось, мог сломать кость, но при этом чудесным образом останавливал кулак так, что он прикасался к тебе, словно перышко. Она видела, что он не утратил своего мастерства. Но сама Грейс… она его только отточила.

Он тренировался там, где тренируют джентльменов. Итон, и Оксфорд, и Брукс, и где там еще учат драться франтов по их аристократическим правилам.

Эти правила не помогут ему в Гардене.

Она следила за его движениями – он, пританцовывая, отступил назад, вышел из круга света, разминая руки, чтобы кровь прилила к пальцам.

Грейс Кондри была ловким уличным бойцом с детства, но победу ей приносила не сила – девочки редко конкурировали в этой области – и не быстрота, хотя, Господь свидетель, она ею обладала. У Грейс имелась способность замечать малейшие недостатки соперника, даже надежно спрятанные. А у этого герцога недостатков хватало.

У него слишком широкий шаг, и при ударе он выскочит за пределы ринга прежде, чем сообразит, откуда прилетел удар.

Он чрезмерно расправляет широкие плечи, излишне раскрываясь для нападения. Ему бы следовало наклоняться, прикрывать широкую грудь.

И еще правая нога, которую он слегка подволакивает… настолько слегка, что замечает только она. Это практически неуловимо – так, легкий намек на хромоту… Рана на бедре, полученная, когда он взорвал половину лондонских доков и невесту своего брата; сейчас уже почти полностью исцеленная.

Она заживет полностью, потому что Грейс искусно ее зашила. Но сегодня ночью ранение будет помехой, и Грейс без колебаний воспользуется своим преимуществом. Два десятка лет назад – час назад! – она пообещала себе и братьям, что отомстит, и теперь отмщение рядом, только руку протяни.

Он обернулся к дальнему углу комнаты, где в темноте, незаметные, сидели Девон и Уит.

– И вы позволите ей драться вместо себя?

– Ага, братец, – отчетливо произнес Дьявол. – Мы бросили жребий. Ей всегда везло.

Эван взглянул на нее.

– Правда?

Она вскинула подбородок и покачалась на пятках.

– Ну я же стою на ринге, верно?

У Эвана на шее задергалась жилка; похоже, он обдумывал, что делать дальше. Грейс ждала, стараясь не обращать внимания на его высокую фигуру, на то, как темно-русые волосы падают ему на лоб, как его руки и ноги остаются расслабленными, хотя он смотрит прямо на нее, готовясь к бою.

В детстве он был прирожденным бойцом. Таким, каким мечтает стать каждый уличный оборванец Лондона, включая Грейс.

Она глубоко вздохнула, пытаясь успокоиться. Сколько раз ей приходилось драться до сих пор? И практически без проигрышей.

Сердцебиение замедлялось вместе со временем в этой комнате. Он подошел, и она подняла кулаки, готовая начать бой сразу же, как только он сделает последний шаг.

Но он не сделал этого шага. Вместо этого он выбрал другой способ нападения. Такой, к которому она не была готова.

Он начал раздеваться.

Она застыла, когда он поднял руки, взялся сзади за воротник льняной рубашки, вытащил ее из брюк, сдернул через голову и без колебаний отбросил в сторону, прямо в пыль. Она взглядом проследила за упавшей рубашкой.

– Очень дурное обращение с единственным оставшимся у тебя предметом одежды.

– Я заберу ее потом.

Когда Грейс снова взглянула на него, он стоял гораздо ближе, чем ей думалось. Она подавила инстинктивное желание отступить, пытаясь скрыть то, как реагирует на его присутствие на ринге.

Если его лицо не слишком изменилось за последние два десятилетия, то тело преобразилось радикально. Он стал высоким – выше шести футов; широкие плечи, сухощавый, мускулистый торс, слегка поросшая волосами грудь, узкие бедра. Дорожка волос темнела, спускаясь ниже пупка, и пропадала за поясом брюк. Если теплый оттенок кожи о чем-нибудь и говорил, это значило, что свое мастерство он оттачивал на свежем воздухе. Под солнцем.

Занимаясь чем?

Она бы спросила, если бы не отвлеклась на шрам на его левой грудной мышце. Три дюйма длиной, четыре неровные, ломаные бледные линии на гладкой загорелой коже. Шрам ее словно загипнотизировал – доказательство того, что этот мужчина и есть мальчик, которого она когда-то знала. Она была там, когда это случилось.

Его отец оставил ему этот шрам в наказание за то, что он защищал ее. Как напоминание о том, что по-настоящему ценно. Она помнила вкус своего кулака, плотно прижатого к губам в отчаянной попытке сдержать крик, когда острие ножа рассекало его кожу. Но ее крики не остались безмолвными. Он кричал от дикой боли в унисон ее немому воплю.

Через несколько дней, несмотря на то, что буква «М» на коже еще оставалась совсем свежей, он уже не страдал от боли так сильно.

И пришел за ней.

Эта мысль вернула ее в настоящее. К схватке. Взглядом она окинула его грудь, сухожилия на шее, линию подбородка, высокие угловатые скулы – и наконец перешла к глазам, следившим за ней. Но ничего не выдававшим.

И тут он насмешливо улыбнулся.

– Что, нравлюсь?

Она прищурилась.

– Нет.

– Врушка.

От одного этого слова ее обдало жаркой волной. Двадцать лет назад этот жар мог означать удовольствие или смущение. Ясное понимание того, что он разглядел ее сокровенную суть. Но сейчас его вызвал гнев. Досада. И отказ верить, что он по-прежнему видит ее насквозь. Что она, возможно, все еще оставалась той девочкой, какой была много лет назад.

Что он все тот же мальчик.

– Я тебя чувствовал, – произнес он так тихо, что только она одна его расслышала. – Знаю, что ты ко мне прикасалась.

Невозможно. Он находился под действием опия. И все же она не сдержалась и сказала:

– Не я.

– Ты. Это была ты, – настаивал он тихо, надвигаясь на нее с медленной, хищной грацией. – Думаешь, я забыл твои прикосновения? Думаешь, я не узнал бы их в темноте? Я узнаю их и в бою. Пройду ради них сквозь пламя. Узнаю их по пути в ад. Узнаю их в аду, где я томился после того, как ты ушла.

Она проигнорировала сердце, лихорадочно забившееся после этих его слов. Пустых. Бессмысленных. Взяла себя в руки.

– Ты имеешь в виду, после того, как пытался меня убить? – выплюнула она, вскинув голову. – В этом здании, на верхних этажах, полно порядочных мужчин. Мне не нужен умалишенный герцог.

По его лицу пробежала тень и мгновенно исчезла. Ревность? Она сосредоточилась на его приближении. Его уже можно было достать.

Он широко раскинул руки.

– Ну давай же.

Возможно, думал, что она этого не сделает. Может, вспоминал девочку, которую когда-то знал, которая никогда бы его не ударила. Никогда не сделала бы ему больно.

Он ошибался.

Она замахнулась правой, вложив в удар всю свою силу. Кулак с мерзким хрустом соединился с плотью, голова Эвана резко откинулась назад. Она танцующим шагом отскочила, давая ему возможность восстановить равновесие.