Страница 29 из 32
Седьмым же по счету было то, что пулеметом могло считаться лишь с большой натяжкой. Для этого оружия, обладателем которого был Кай Тиммерман, существовало специальное название – «противотанковый пулемет». «MG 18 TUF» – так звали это чудовище по документации, хотя сам Тиммерман ласково звал его Ирмой. Огромное тяжелое тело «Ирмы» больше походило на пушку, чем на пулемет. Глядя на звенья тринадцатимиллиметровых снарядов, лежащих рядом с ней, сложно было представить, что она способна пожирать их со скоростью до трех сотен в минуту. С расстояния более полукилометра она вскрывала корпус английского «Марк-V»[24] так же легко, как стальной консервный нож вскрывает консервную банку, вываливая на землю месиво, состоящее из фрагментов экипажа, бортовой брони и внутреннего оборудования.
Достанься это чудовище линейной части, его расчет состоял бы из пяти человек. Но Тиммерман никому не собирался доверять свою «Ирму». С пулеметом он управлялся сам, используя второй номер лишь для подноса патронов. Высокий, крепкий, как дерево, с непроницаемым обветренным лицом и рано поседевшими волосами, он говорил редко, как штальзарг. И мог взглянуть так, что даже у мертвеца, наткнувшегося на этот взгляд, отдавалось холодком в сердце. Как будто он сам был оружием, только по какой-то ошибке отлитым в человеческую форму. Но собеседников у него обычно не находилось. Никому не хотелось отрывать его от «Ирмы».
Еще во взводе было два огнеметчика, Толль из третьего отделения и Ромберг из четвертого. Несмотря на схожесть, которая неизменно возникает между людьми, занятыми одним делом, особенно таким специфическим, как сжигание людей заживо, они мало походили друг на друга.
Толль был добродушным рыжим увальнем откуда-то из Нижней Саксонии. На мир он смотрел бесхитростно и простодушно, как большой ребенок, несмотря на то, что в Чумной Легион ему пришлось записаться в тридцать четыре года. Такие люди не бывают солдатами, думал Дирк, глядя на то, как Толль, деловито засучив рукава, разбирает свое оружие, нежно удерживая баллон с углекислотой. Парой лет ранее офицер ландвера[25], только увидевший это прямодушное лицо с бровями, похожими на клочки сена, и носом-картошкой, должен был рассмеяться и отослать его обратно, в его родной Росдорф, или Дрансфельд, или Зебург – короче, туда, где Эрих Толль, сапожных дел мастер, прожил, ничего не подозревая, тридцать четыре года своей простой, неказистой жизни.
Толль являл собой полную противоположность тому, как должен выглядеть солдат на службе кайзера. Его коренастое тело в любом мундире выглядело как мешок с мукой. Это, правда, не мешало огнеметчику быть проворным и даже неожиданно ловким. Должно быть, долгое сидение с дратвой за верстаком научило его определенной сноровке. Но это было лишь полбеды. Система воинских чинов была для Толля темным лесом вроде Шварцвальда. Ему не дано было отличить сержанта от вице-фельдфебеля, а вице-фельдфебеля – от лейтенанта. На галуны, отвороты, обшлаги и кокарды он взирал без всякого интереса. Только он мог отрапортовать майору: «Так точно, господин унтер-офицер» – и, глядя на его красное, как помидор, лицо, даже не понимать, что произошло.
Разбирая винтовку на занятиях по стрелковому делу, он умудрялся не только не собрать оружия, но и растерять половину деталей. Науку картографии Эрих Толль постичь не мог, даже если бы ему пришлось провести над картами весь остаток своей жизни. Подпустить его к орудиям, даже подносить снаряды, никто не решился. Толлю нечего было делать в армии, и каждый день, прожитый им, подтверждал это с удручающим постоянством.
Ему надо было оставаться в его маленьком городишке, тачать хорошие крепкие сапоги, добродушно покрикивая на жену и гладя толстого домашнего кота, в летний полдень дремать в сливовом саду за чашкой кофе, а по выходным играть с приятелями в кегли. Но Толль вознамерился отдать свой долг Отчизне – и Отчизна имела неосторожность принять его. «Мне без погон делать нечего, – говорил сам Толль, сыто жмурясь и не замечая царящих вокруг него в лендвере насмешек и оскорблений. – Мне к хозяйству надо, а кто ж меня возьмет без погон… Послужу два годика, а там и домой»[26].
Иногда Дирк задумывался о том, что же руководило тоттмейстером Бергером, когда тот, без интереса рассматривая сложенные в ряд мертвые тела на одной из разгромленных арт-ударом батарей, вдруг попросил поднести поближе мертвеца с широким одутловатым лицом и рыжими, как клочья сена, бровями, чьи внутренности лежали неаккуратной грудой неподалеку от него. Дирк не знал этого. Но был уверен, что мейстер разглядел что-то. Какую-то особенную метку, которая и сделала его частью Чумного Легиона.
«Забирайте эту падаль, – буркнул фельдфебель, глядя на тоттмейстера с отвращением и хорошо скрываемым ужасом. – Нам он здесь ни живой не нужен, ни мертвый. Пусть по вашему ведомству послужит».
Толль оказался превосходным огнеметчиком. Он ничуть не изменился с тех пор, как погиб, разве что его живот немного сдал в объеме, – Брюннер набил его тем, что попалось под руку. Все те же глаза большого ребенка, взирающие на мир удивленно и добродушно. Как будто мир ему когда-то что-то честно пообещал и он, Эрих Толль, это непременно получит, надо только терпеливо подождать. И он ждал. Огнемет казался игрушкой в его больших, но удивительно ловких руках. Толль мог разобрать его за считаные минуты, может быть даже с закрытыми глазами. Огненный дракон, спрятавшийся в большом ранце, был полностью покорен ему.
Толль не задумывался о своей новой работе. Кажется, даже собственную смерть он воспринял на удивление спокойно. «Помер, ну так что ж, – казалось, говорили его спокойные щурящиеся глаза. – Кому-то надо помирать. Вот, значит, теперь я сам помер. Ну а призвали в Чумной Легион – значит, надо так. Не всем мертвецам в земле лежать, надо и работать кому-то». Может, он думал не так, а как-то схоже. Дирк не расспрашивал его. Конечно, никакой огнеметчик не мог сравниться с фойрмейстером, который был способен сжечь десяток человек на расстоянии в двести шагов одним небрежным жестом. Но попробуй заполучи того фойрмейстера, если половина магильеров полегла на французских и бельгийских полях еще в шестнадцатом году, а оставшиеся едва волочат ноги.
Новая работа Толля была сложнее прежней, но он выполнял ее без нареканий, с упорством и трудолюбием истинного, в десятом поколении, саксонца. Его огнемет с громким влажным шипением извергал из себя оранжевый трепещущий язык огня, и все, чего он касался, обращалось пеплом и золой. Не каждый солдат способен стать настоящим огнеметчиком. Одно дело раскроить голову французу в рукопашной, другое – хладнокровно наблюдать, как человек превращается в воющий и истошно кричащий факел, распространяющий смрадную вонь вроде той, что бывает, если в кучу сжигаемых осенью листьев проказники гимназисты швырнут дохлую кошку. Толль делал это спокойно, уверенно и с выражением усердия на лице. Так, словно выполнял обыденную, привычную и давно знакомую работу, которую все-таки кому-то надо выполнять. Он не пользовался большим уважением среди «Веселых Висельников», но и желающих посмеяться над ним здесь не находилось. Его это устраивало.
Ромберг был слеплен из другого теста. Жесткого, горького и царапающего языка, как то, из которого пекут солдатский хлеб. В противоположность Толлю он был худ, и лицо у него было настолько тощим, что все его черты казались истончившимися, острыми. Над перебитым и свернутым носом располагались глаза, по-волчьи желтоватые, немигающие. Когда он открывал рот, было видно, что зубов у него во рту почти нет. Но Ромберг был по природе молчалив, так что заметить это было сложно. А может, он сделался замкнут после того, как попал в плен к французам в ходе февральского наступления семнадцатого года.
Следующий год, проведенный в каком-то концентрационном лагере под Арс-сюр-Мозель, вряд ли был для него удачен. От цинги он лишился зубов, от морозов – пальцев на ногах, а свирепствовавшая в лагере желтуха придала его взгляду болезненную желтизну. В конце концов он умер от голода, вместе с сотнями других таких же солдат. Но, в отличие от многих, вернулся обратно в Германию, хоть и странным путем. Когда весной следующего года Людендорф нанес свой знаменитый удар, сокрушивший наступающих французов и откинувший их, как хороший хук швыряет на канаты зазевавшегося боксера, кому-то во французском штабе пришла в голову отличная мысль.
24
«Mark V» – английский танк конца войны.
25
Ландвер (нем. Landwehr) – военные части мирного времени, куда прибывают новобранцы.
26
По действующей в Германии системе начала двадцатого века человек, не отслуживший в армии, был лишен многих прав, таких как владение землей, право получать имущество по завещанию и пр.