О всех созданиях – мудрых и удивительных

Многое по дороге напомнило мне о мирной жизни. Вот идет мужчина в бриджах и чулках, неся на плече тюк сена для скота в дальних коровниках. Вот группа фермеров жжет обрезки, оставшиеся после установки деревянного плетня, и запах древесного дыма проникает в автобус. Эти напоминания становились все сильнее, когда за окнами автобуса началась хорошо знакомая мне наша округа. Видимо, все же хорошо, что я так и не доехал до Дарроуби: автобус проходил мимо дома, где теперь жила Хелен, и я сошел задолго до города.

Она была в доме одна, и, когда я вошел в кухню, она обернулась. Радость на ее лице смешалась с удивлением, хотя точнее было бы сказать, что удивлены были мы оба: она – оттого что я стал таким тощим, а я – оттого что она стала такой толстой. За две недели до предполагаемого срока родов она и в самом деле очень растолстела, но все же не настолько, чтобы мне не хватило рук обнять ее. Мы долго стояли обнявшись посреди комнаты, и никто из нас не сказал ни слова.

Когда я отпустил ее, она посмотрела на меня широко раскрытыми глазами и сказала:

– Я едва узнала тебя, когда ты вошел.

– Могу сказать про тебя то же самое.

– Ну, я не удивляюсь, – сказала она и положила руку на свой вздувшийся живот. – Он теперь пинается как безумный. Я уверена, что это будет мальчик.

В ее глазах мелькнула мимолетная озабоченность, она вытянула руку и коснулась моей щеки.

– Тебя что, не кормят там?

– О нет, еда у нас очень хорошая, – возразил я. – Но к несчастью, она не задерживается в теле.

– Ну так я тебя теперь как следует накормлю. – Она задумчиво посмотрела на меня. – Жаль, что мы уже съели нашу норму мяса, но как насчет яиц и жареной картошки?

– Великолепно.

Она приготовила мне яйца и картошку и сидела рядом со мной, пока я ел. Мы урывками вели разговор, и вдруг меня осенило: с тех пор как я покинул ее, мои мысли были вынуждены двигаться совсем в другом направлении. За эти несколько месяцев мои мозги оказались набитыми понятиями из моей новой жизни, даже моя речь оказалась насыщенной сленгом и жаргоном Королевских ВВС. Обычно я рассказывал о разных случаях из жизни моих животных, о том, что случилось со мной на вызовах, и теперь я беспомощно думал, что не вижу большого смысла в рассказах о том, как младший пилот Филипс опять попал на губу, или как опасно бывает забывать об угле сноса, или как Дон Макгрегор раскрыл секрет феноменального блеска ботинок сержанта Хинда.

Но это не имело значения. Мои переживания исчезли, когда я посмотрел на нее. Я все беспокоился, хорошо ли она себя чувствует. Ну что же, она чувствует себя хорошо, она кипит энергией, ее глаза горят, щеки розовы и вообще – она прекрасна. Странно, но одна неприятная нота все-таки прозвучала. Хелен носила платье для беременных, которое с течением времени распускалось все шире с помощью разреза на боку. Почему-то я возненавидел его. Оно было сшито из голубой ткани и имело красный воротник, а я считал его слишком дешевым и уродливым. Я знал, что в Англии принято одеваться строго и многие вещи делаются так, как того требуют соображения экономии, но мне ужасно хотелось, чтобы моя жена носила что-нибудь получше. За всю мою жизнь я нечасто попадал в ситуации, когда мне были нужны деньги, но те дни были как раз такими, поскольку на свою зарплату младшего пилота, равнявшуюся трем шиллингам в день, я не имел возможности одеть ее в дорогое платье.

Час пролетел быстро, мне показалось, что я только вошел, а уже надо выходить на шоссе и ждать в наступающей темноте автобуса до Скарборо. Обратный путь оказался довольно тоскливым, поскольку темный автобус пролетал по неосвещенным деревням и холмам. К тому же было холодно, но я сидел укутанный, как в теплый плед, в воспоминания о Хелен.

Да, тот день удался! Мне повезло, и я улизнул, а вернуться в гостиницу будет нетрудно, поскольку дежурил теперь один из моих приятелей, так сказать, «крыша самохода». Закрывая глаза во мраке, я видел перед собой Хелен и улыбался ее пышущему здоровью. Что за облегчение видеть ее в таком добром здравии! Конечно, простая трапеза из яиц и картошки показалась мне банкетом, но главным блюдом стали не они, а цветущий вид Хелен.

Ее платье все еще раздражало меня, но в сравнении с тем волшебным часом это уже ничего не значило.

Волшебное излечение кобылы ценой 5000

– Эй, ты! Какого черта ты тут делаешь?

В устах спецполицейского Королевских ВВС такое обращение звучало привычным.

– Дополнительные занятия по навигации, капрал, – ответил я.

– Твой пропуск!

Он выхватил его у меня из рук, прочитал и вернул, даже не глядя на меня. Я выскользнул на улицу, ощущая себя пленником, выпущенным под залог.

Не то чтобы все полицейские были такими, но большинство из них казались мне лишенными всякого обаяния. И тут мне внезапно пришла в голову мысль, зревшая уже давно, с того момента, когда я поступил на службу в ВВС, – мысль, что я к тому времени стал избалованным человеком. Избаловало меня то обстоятельство, что ко мне всегда относились с уважением, ведь я был ветеринаром, человеком, принадлежавшим к уважаемой профессии. И я принимал это как должное.

А теперь, когда я был младшим пилотом – а это самое низкое звание в ВВС, – слова «Эй, ты!» отражали мой статус. Конечно, йоркширские фермеры не выбегают вам навстречу и не осыпают поцелуями, но их приветливая дружелюбность и вежливость принадлежат к числу качеств, которые я теперь, когда поступил на военную службу, оценил еще выше. Потому что именно в этот момент я перестал воспринимать их как должное.

Имейте в виду, вам понадобится чуть-чуть наглости, какой бы деятельностью вы ни занялись, и ветеринария – не исключение.

Даже и сейчас я словно вижу, как потемнело лицо Ралфа Бимиша, тренера скаковых лошадей, когда я вылез из машины.

– А где мистер Фарнон? – сердито буркнул он.

Я стиснул зубы. Сколько раз слышал я этот вопрос в окрестностях Дарроуби, особенно когда речь шла о лошадях!

– Извините, мистер Бимиш, но он уехал на весь день, и я подумал, что лучше приеду я, чем откладывать на завтра.

Он даже не попытался скрыть свое раздражение, а надул толстые, в лиловатых прожилках щеки, сунул руки поглубже в карманы бриджей и с видом мученика устремил взгляд в небеса.

– Ну так идем! – Он повернулся и, сердито вскидывая короткие толстые ноги, зашагал к одному из денников, окружавших двор.

Я сдержал вздох и пошел за ним. Ветеринар, не питающий особой страсти именно к лошадям, в Йоркшире частенько попадает в тягостные ситуации, и уж тем более в скаковых конюшнях, этих лошадиных храмах. Зигфрид, не говоря уже о его профессиональных навыках, великолепно умел объясняться на языке лошадников. Он с легкостью и во всех подробностях обсуждал особенности и стати своих пациентов. Он хорошо ездил верхом, участвовал в лисьих травлях и даже внешне – длинным породистым лицом, подстриженными усами и худощавой фигурой – соответствовал популярному образу аристократического любителя лошадей.

Тренеры на него просто молились, и многие – вот как Бимиш – считали чуть ли не личным оскорблением, если сам он почему-либо не мог приехать к их дорогостоящим подопечным.

Бимиш окликнул конюха, и тот открыл дверь.

– Он тут, – буркнул Бимиш. – Охромел после утренней разминки.

Конюх вывел гнедого мерина, и с первого взгляда стало ясно, какая нога у него не в порядке, – то, как он припадал на левую переднюю, говорило само за себя.

– По-моему, он потянул плечо, – сказал Бимиш.

Я обошел лошадь, приподнял правую переднюю ногу и очистил копытным ножом стрелку и подошву, однако не обнаружил ни следов ушиба, ни болезненности, когда постучал по рогу рукояткой ножа.

Я провел пальцами по венчику, начал ощупывать путо и у самого конца пясти обнаружил чувствительное место.

– Мистер Бимиш, дело, по-видимому, в том, что он ударил задней ногой вот сюда.

– Куда? – Перегнувшись через меня, тренер поглядел и тут же объявил: – Я ничего не вижу.