Страница 7 из 12
— Гарин, — выдохнул он, подбегая, — горим!
— Почти каламбур, — хладнокровно оценил я.
— Миш, вся надежда на тебя! — с чувством загудел Сёма, прикладывая к сердцу пятерню. — Школьная сборная по волейболу…
— Э, нет! — поднял я руки. — Все понимаю, сочувствую, но времени — ноль целых, хрен десятых. Цейтнот, Сёма!
— Ми-иш, — басом заворковал Горбунков, — ты же а-атличный нападающий! Так высоко подпрыгивать у сетки…
— Сём, — ласково парировал я, — даже не уговаривай.
— А мне что делать? — хитрый Сёма добавил голосу плаксивой дрожи. — Марат из девятого «Б» слег с аппендицитом, а нам завтра в Ялту выезжать!
— В Ялту? — приподнял я бровь.
Горбунков, как завзятый менталист, тотчас уловил нотку интереса в моем вопросе.
— Ну, да, — небрежно заговорил он, помавая рукой. — Ялта, Южный берег Крыма, то, сё… Водичка в море, может, и холодновата, но Черное все еще синее!
— Не пой, красавица, при мне… — я ворчливо тормознул басистую сирену. — Ладно, на что только не пойдешь ради школы родимой.
— Записывать? — счастливо уточнил физорг.
— Записывай, — отмахнулся я со вздохом. — А тренер кто?
— Наш Тиныч. — Сёма потряс мне руку и торжественно провозгласил: — Миша, Родина тебя не забудет!
Проводив глазами Горбункова, длинно вздохнул: «В том-то и дело, что Родина…»
Я не планировал операции в Ялте потому лишь, что не мог сыскать надежного прикрытия. За единственный выходной не управиться, а просто так срываться в Крым, посреди первой четверти… Ну, если хочешь привлечь к себе внимание бдительных чекистов, то почему бы и нет! Спасибо, обойдусь как-нибудь.
Зато выбраться в составе сборной… О-о! Мечта нелегала.
Вот только пальцам сегодня не повезет, — кисло усмехнулся я. Придется весь вечер долбить на «Ундервуде»…
Воскресенье 5 октября 1975 года, день
Ялта, улица Тимирязева
— Аут! — резкий голос судьи загулял под высокими сводами.
Трибуны взревели. Счастливые и возмущенные вопли болельщиков смешались, переполняя спортзал сполохами бессильного огорченья или незамутненной радости. Диалектика!
Старшеклассники в красных майках весело мутузили друг друга, а команда в зеленом побрела с площадки, то вспыхивая запоздалой злостью, то угасая в унынии.
— Победила сборная школы номер пять из Ворошиловграда!
Я повесил вымокшее полотенце на шею и откинулся на спинку сиденья. Дюха раскорячился рядом.
— Подача у «красных» — блеск! — возбужденно отпыхивался он, приглаживая мокрые волосы. — Будто из пушки! «Зеленые» скачут, как кузнечики, а толку…
Глубокомысленно хмыкнув, я вытянул ноги поудобней.
— Эх! — Андрей смешно наморщил нос и шибко зачесал в затылке, лохматя полубокс. — Не везет мне с Крымом!
— Чё это, как Изя выражается?
— Да всё как-то не в сезон! Прошлый раз в Севастополь выбрались, на первенство. И когда? В марте! Миндаль цветет, а море серое и штормит. Никакой жизни! Сюда бы летом… — Дюха мечтательно сощурился. — Степь зеленая, море теплое… Красота! И девушки… В мини-бикини!
— Девушки, они и зимой девушки, — обнародовал я мысль, зевая и смазывая эффект.
— Ты чего, в автобусе не выспался? — фыркнул Жуков. — Полдороги дрых!
— Да не-е… — раззевался я. — Это от нервов.
Тринадцать часов в пути никого из сборной не вымотали, даже Валентина Валентиновича, нашего физрука. Все болтали, пели, жевали, глядели в окна автобуса, а когда умаялись степью любоваться — заснули и похрапывали до самого Симферополя. А с раннего утра — в бой! За кубок! За спортивную честь школы! За…
— О, Тиныч идет!
Физрук в синей спортивке и дефицитных кроссовках бодро взбежал к нам на трибуну. Бумаги в его руке смахивали на белую, встопорщившую перья птицу, что вырывалась из цепких пальцев, готовая вспорхнуть.
— Привет, кого не видел! — выдохнул Тиныч, мостясь, и оживленно затараторил: — Ну, что? Сыграли мы очень достойно, я даже удивился. В полуфинал вышли! Это надо же, а?
— И «красным» продули! — съехидничал Жуков.
— Ну, да, уступили, — чистосердечно признал физрук, тут же вдохновляясь, — но у ворошиловградцев действительно сильная команда, сыгранная, как вокально-инструментальный ансамбль!
— Всё, как по нотам, — вторил я.
— Я и говорю… Короче, дело к ночи. В пять общее построение, награждение — и свободны. Талоны на ужин взяли? Молодцы… Так, что-то я еще хотел сказать… А! Завтра выедем попозже. Автобус, конечно, не «Икарус» интуристовский, ну так… дареному «ЛАЗу» в радиатор не смотрят! Хе-хе…
«Чтоб ты понимал, Тиныч, — притекли ко мне невеселые думки. — Тебе же не придется клянчить деньги у спонсоров, чтобы вывезти мальчишек на турнир — к девяностым как раз на пенсию выйдешь. А может, и не заведутся спонсоры…»
— Валентин Валентинович, чуть не забыл, — встрепенулся я. — А можно мне сегодня отлучиться?
Физрук энергично кивнул, сгребая свои бумаги.
— Только чтоб к отбою успел, а то там комендант строгий. Ровно в одиннадцать гостиницу на ключ — и фиг достучишься!
Андрей подался ко мне.
— Кто она? — зашипел придушенно.
— Шатенка, по-моему. Или блондинка? Не помню уже, — вбросил я инфу. — Главное, обхват груди и бедер — девяносто шесть, талии — пятьдесят пять! Дальше сам фантазируй.
Дюха с Тинычем загоготали, а девятиклассники из нашей команды смущенно подхихикивали, ерзая в соседнем ряду.
— Ладно, побежал я, — вскочил физрук, хлопая себя по коленям. — А вы смотрите, шеи не натрите!
— Че-ем? — вытаращился Дюха.
— Ленточками «серебряных» медалек! — рассмеялся Тиныч.
Тот же день, позже
Ялта, Форосский парк
Сучок под ногами предательски треснул, и я застыл без движения, как в игре «Фигура, замри!»
Грузный охранник меланхолически прошлепал по тропинке мимо, наряженный в мешковатый «камок». Пахнуло дешевым табаком и одеколоном «Шипр».
«Небось, «Приму» смолит», — подумал я, отмирая.
Мои черные треники и олимпийка сливались с любой тенью, а на голову я натянул самодельную «балаклаву» — нечем в сумерках сверкать. В общем, каждую мелочь предусмотрел, даже темные нитяные перчатки, но потряхивало меня изрядно.
Санаторий «Форос» не для простых партийцев, здесь отдыхает среднее звено, вроде первых секретарей обкомов или работников киевского ЦК. Ну, и охрана тутошняя под стать курортникам. Зевнешь — повяжут и упакуют.
На четвереньках залезая в можжевеловую рощу, я набрал полную грудь зыбкой свежести. Благорастворение воздухов. Морской бриз доносит запахи соли и йода, а степные ветра навевают полынную горечь.
Из глубокого сумрака за аллеей моргнул красный огонек, и я припал к корневищам, поневоле вдыхая терпкость опавшей хвои. На каменные плиты аллеи выступил детина в камуфляже и в обычных кедах.
— Первый — Седьмому, — прошипела рация. — Доложить обстановку.
— Седьмой — Первому. Происшествий нет, нарушителей режима не обнаружено, — отрапортовал детина. — Следую к главной аллее.
— Первый — Седьмому. Принято. Конец связи.
Охранник сунул увесистую рацию в чехол на поясе, и бесшумно зашагал по аллее, скрываясь из виду. А ведь я чуть было не вышел на него… И куда смотрел?
Присев за ноздреватым валуном, огляделся. Спальный корпус мирно белел за кипарисами, путавшими тени. Отдыхающие бродили по аллеям и ухоженным дорожкам, степенно беседуя или погружаясь в одинокую задумчивость. Иные вышагивали с женами, сухонькими или капитальными дамами в возрасте — мода на «папиков» еще не настала, а за «аморалку» могли и с должности снять.
Я искал Егорычева, бывшего первого секретаря Московского горкома, коммуниста умного, честного и совестливого. Пять лет тому назад Николай Григорьевич попал в опалу, и его место тут же занял пройдошливый Гришин. А Егорычева, пострадавшего за правду, отправили «в ссылку» — послом СССР в Данию. Недолюбливал Леонид Ильич нарушителей чиновничьего устоя всех времен: «Сиди и не высовывайся!»
«А нам такие люди нужны!», — рот зацепило мимолетной усмешкой.