Я тебя уничтожу

– У других же как-то получается, – пожимаю плечами.

Девочка фыркает, явно недовольная моим ответом.

– А меня одной тебе не хватает? – Она рисует узоры на моем животе и робко смотрит прямо в глаза, а я и не знаю, хватит ли мне её одной. Мои инстинкты говорят, что я хочу продолжения нас обоих, хочу видеть её матерью своих детей, хоть и права она: дикая же совсем, единственное, на что способна, так это прятаться за спину очередного мужика, чтобы выжить в этом мире.

Не будет она печь блинчики моим детям и сказки читать перед сном, как и ждать меня с кастрюлей супа на ужин... Или, может быть, из таких потаскух все же вырастают хорошие жены? Или это сказки для дебилов вроде меня?

– Тебя одной мне даже слишком много. – Я задумчиво провожу большим пальцем по её губам, а она бросает бычок в окно за моей спиной и тянется к моему рту.

2. София

Я такое ничтожество. Пока добиралась сюда, не знаю даже, о чем мечтала. Что увижу его и ничего не испытаю? А что я вообще должна была испытать?

Мы не общались уже много лет, и я дичайшим образом боялась, что слишком много времени прошло и он уже не способен разглядеть во мне женщину, привыкнув к тем особам, которых выбирал последние годы, а увидит лишь молодящуюся дуру, отчаянно пытающуюся ему понравиться.

Мужикам живется проще: даже если ты седой и покрыт морщинами, девчонка в короткой юбке, которой без паспорта не продают алкоголь, все равно кинется тебе на шею, если у тебя большой счет в банке, а может быть, даже искренне посчитает, что в тебе есть шарм и разница в возрасте вовсе не помеха. Эта игра работает и в обратном порядке, и от неудовлетворенности собственной жизнью, мне казалось, что держать при себе красивых мальчиков не такая уж и гадкая идея. Но я ошибалась. Через некоторое время ко мне все же пришло осознание, что от возраста не убежать, а чувства мужчин так же быстротечны, как и состояние почившего мужа.

Я уползала от Самгина, забрав с собой обручальное кольцо и отступные, которые он мне дал, напутствуя больше не вспоминать о них. У него же осталось, самое ценное, что у меня было.

Моя любовь была к нему больной. Таких, как он, не любят, их боятся, и от них бегут. А меня тянуло к этой опасности, к его силе и власти, но больше всего – к моей собственной власти над ним. Он возвращался домой с руками по локоть в крови, иногда в чужой, а порой и в своей, и мне ничего не оставалось, кроме как снять свою шелковую ночную сорочку, которую он мне недавно подарил, чтобы остановить кровотечение, пока к нам не заявится его доктор и не сделает свое дело.

Сколько раз я так ждала его по ночам, не зная, вернется он или нет! А если не вернется, что будет со мной? Придется снова лечь под другого, такого же, как и он? Загвоздка заключалась в том, что между ним и всеми его братками, была огромная, непреодолимая пропасть. Это знание пришло ко мне на личном опыте, сложившемся, пока я добиралась до него, проходя других, не таких принципиальных, как Самгин, не таких извращенно-честных, не таких бесстрашных и уверенных, не таких мужественных, а тех, кому ничего не стоило поднять на меня руку и ударить в живот, так что я лишь сгибалась в три погибели от дикой боли, просто за то, что сказала не к месту слово.

Видит Бог, это странно, но я из раза в раз проверяла Самгина, ожидая подвоха, не в силах поверить, что он из другого теста, провоцируя его, доводя до исступления своими выходками, чтобы убедиться в своих страхах и увидеть, что он такой же, как и они все, что исключений не бывает. Таких, как он, не бывает. Но Франк лишь сжимал кулаки, разбивая стену над моим плечом, хотя, я видела это в его глазах потребность сравнять меня с этой стеной.

Я никогда не понимала, что он во мне нашел, чем заслужила его благосклонность. Да, красивая ладная кукла, на которую все пускали слюни, и только благодаря внешности я смогла вытащить себя из той грязи и нищеты, в которой жила, пока мне не исполнилось шестнадцать.

Мне пришлось сбежать в столицу со своим давним ухажером, имея в кармане лишь небольшую наличность, которая раньше составляла заначку моего пьяного папаши. За те пару лет до знакомства с Самгиным я делала всё, чтобы выжить, разве не была готова пересечь последний Рубикон: начать торговать собственным телом. Хотя мои подружки, с которыми я делила угол, как маленькие черти, шептали мне обо всех благах этой деятельности и легких деньгах. Но когда «бабочки» возвращались домой, они неизменно превращались обратно в гусениц, из которых будто кто-то высасывал душу, а я шла на свою убогую работу, пока клиент одной из них не запал на меня, заприметив выходящей из подъезда. Узнал обо мне всю подноготную как раз через подружек, подарки дарил, деньги совал, да на свидания звал.

А я смеялась над ним: глупой была, не понимала опасности и легкости, с которой он мог бы достать ствол и пустить мне пулю в висок, и никто бы не стал в те годы расследовать смерть никому не нужной девчонки. Ко мне не сразу пришло понимание, что такой мелочи как я не стоит связываться с серьезными дядями, которым в целом было совершенно безразлично, скажу я «да» или скажу «нет», они слышат лишь то, что хотят услышать, а если им что-то не понравится, то вывернут твои слова на изнанку, а потом и тебя, оставив лежать в луже собственной крови.

Помню, как первый раз увидела Франка и буквально раскрыла рот: высоченный, с широким разворотом плеч, красивый, как те мужчины, о которых я только читала в книжках, и такие же малолетки, как я, сверлили его глазами, ожидая своей очереди в его постели, но в тот вечер его взгляд остановился на мне и дальше не пошел.

А ведь я даже любить-то толком не умела, не знала, как: меня этому не научили, никто меня не любил, не проявлял нежности и ласки. И я была не обучена отдавать их обратно, просто молча забирала, что давали, не понимая, что же от меня требуется.

С ним судьба вдохнула в меня жизнь и мигом втянула её обратно, дала надежду и тут же её забрала, показав возможную картинку счастливого существования, чтобы повернуть её тыльной стороной верх. Дескать, нечего, тебе, Сонечка, расслабляться.

Помню, как держала Клима на руках, пока он играл прядью моих волос, наматывая на маленький кулачок, улыбаясь, смотрел на меня, будто я – самое прекрасное создание на Земле.

Кто бы мог подумать, что у меня, такой грязной и испорченной, получится нечто настолько совершенное и правильное? Я сидела на кровати и ревела белугой от того, что в моей груди разрывались атомные взрывы, и не могла понять, что это за чувства и как мне с ними справиться. Я задыхалась от них, от своей любви и страха. Я была слишком юной, слишком молодой, слишком глупой, а мое сердце было слишком маленьким, чтобы вместить в себя все эти эмоции. С каждым вздохом моего сына мне становилось хуже и страшнее.

Что я, пустая и полая, могу вложить из своей глупой головы в его душу?

Анатолий видел это, видел мои метания и то, как я не могла подойти к ребенку.

– Ты же мать! – кричал он, встряхивая за мои худые плечи.

От нервов у меня не было лактации, есть я тоже не могла, наказывая себя за то, что я никчемная мать, и становилась с каждым днем все более тощей и дерганой. Я закрывала уши руками, лишь бы не слышать его плач, с которым не могла справиться.

К концу первого года брака сил у меня больше не оставалось, хотелось либо из окна выброситься, либо вены перерезать. Кажется, даже Франк это заметил, вечно погруженный в свои проблемы и разборки. У меня был какой-то совершенно безумный взгляд, будто он меня не в красивой квартире запер, о которой я раньше могла лишь мечтать, а в клетке держал. Даже, вот, игрушку дал, чтобы скучно не было. Тогда никто не знал о таких словах, как послеродовая депрессия, и мне казалось, что я осталась один на один со всеми своими фобиями и горячим желанием сдохнуть.