Страница 2 из 16
Народ млел и молчал.
По правую руку, за толстыми черными стволами и мощными ветвями деревьев стояло малиновой стеной упавшее на землю солнце. Оно не исчезало, разглядывая из укрытия тусклый блеск металлического монстра. Оглаживая его с хвоста.
В центре огромного в чешуйках синей окалины паровозного котла, на лбу его, горело еще одно солнце – рубиновое, с протуберанцами и золотым вензелем витиеватой буквы «Р» посередине. Сверху взирало выпуклое око главного прожектора. За прозрачной до голубизны толстой хрустальной линзой блестела стеклом и черной начинкой не воспламененная угольная лампа в пять тысячи свечей. Линза втягивала в себя зеркальный задник прожектора, выворачивала его наружу, увеличивая лампу, ее нити и висящие на них пластины накаливания, придавая лупатому паровозьему глазу что-то буйное и курьезное.
Курносый, вспомнив ушедшую дорогой теней тещу Аделаиду Буслаевну с ее сильными очками и непомерными сквозь них глазами, захихикал мелко. Одумавшись, тут же взял себя в руки и густо покрыл лицо налетом торжественности.
…
Наблюдатель Средней Руки мегагалактического центра «Локус» Крейцер Йозас сделал запись в Журнале Событий.
«Депо №1. Мегаполис «ZерGут». Материк типа «Евразия». Планета биосферного типа «Земля».
27 год новоюлианского календаря от первых дней правления суперканцлера Юлия.
Жители мегаполиса разделены на профессиональные цеха и категории. Идеология мегаполиса – «СС» – Смирение и Стабильность. Режим глобального контроля.
Коллапсирующие вследствие климатических, биологических и политических аномалий государства былого времени рассыпались в прах. Города-государства и Провинции разобщены и чужды. Испытывают страх и недоверие друг к другу.
В мегаполисе «ZерGут» 12 августа 27 года празднование Дня Чугунного Воина. Совершен технический рывок. Создан гигантский паровоз, заключивший в себе мощь десятков паровозов, воплотивший достижения и идеологию города.
На смену энергии атома пришла… – зачеркнул «пришла» и написал, – …вернулась энергия пара».
Еще раз прочел последнюю строку. Зачеркнул слово «вернулась». Написал «пришла». Повисел мягким золотым пером над отливающими свежестью лиловых чернил буквами. Зачеркнул всю строку.
Йозас мог легко вывести помарки. Но оставил их сознательно, усилив документальность записи. Лиловые строки уплыли в вечность.
…
Сумерки сгустились. Огни двух малых паровозных прожекторов разгорелись за плоскими рифлеными стеклами. Отсвет пошел по откосам, по столбам и постройкам, озаряя нарядную публику, выхватывая черно-красные стяги, рубиновые на них протуберанцы вечного добиблейского солнца.
Он ложился полосами и пятнами на торжественные бледные лица людей, отражался в их изумленных глазах. Блестели белки. Далекие искры вспыхивали в глубине зрачков.
Свет проникал в открытые рты. Во тьме ртов немые языки прятались темными лепешками за зубами жителей города.
Главные колеса паровоза поднимались до середины кабины, уходя назад до самого тендера. Они накатывали, отмахивая трехметровыми спицами, как мельничными крыльями.
Шепот восторга, сопровождал это величественное накатывание.
Курносый, победно оглядываясь по сторонам, пропел восхищенно:
– Колеооосики! Прищемят нос любому!
Его дама с бантом, бледная и растрепанная, воскликнула в самозабвении восторга:
– Нас будут все бояться и любить!
– Еще и гладить.
– Любить. Любить. Любить. – Звучало в полубреду заклинанием.
Курносый свои пожелания изъяснял куда предметнее:
– И щекотить нам пятки. Когда мы их подставим. Пууусть. Пусть щекотют.
Скосился на соблазнительную даму по соседству, которая, не замечая того, отдавшись порыву, в восхищении терлась о его полный бок своим пурпурным боком, сладострастным и упругим.
Глаза ее светились, казалось, не отраженным светом, а собственным, лазурным.
– О, паровоз! – Выдыхала она. – Аж, сердце замирает. Как будто дом!
– Как дом… – Курносый окинул ее взглядом. Остановился на груди. – Гораздо больше дома. Не паровоз, а вставший на ноги завод. Корабыль звездный… Просто – мамонт! Вы мамонтов видали? Таких больших, в шерсти?
– Нет. Я их боюсь! – Легко доверившись ему, сказала дама.
Спутница Курносого напряглась и двинула себя вперед:
– Я видала.
Где? Балаболка. Ревнивая дура. И было б что в самой, а то лишь лисий хвост. На шее. Меха былого. Редкость. Ну и что? Потеребенькать и забыть.
Курносый, не реагируя на надуманные позы жены Айседоры, вновь обратился к даме полной сладостей, прелестей и обещаний:
– Ну, вот. Глядите.
– А где же шерсть?
Разговор плыл многозначительный и пылкий.
Видя, куда он плывет, Айседора плюнула под ноги Курносому и дернула его за рукав:
– Вот уж склепали, так склепали! На радость людям. Умеют же клепать!
Полная якобы невинной неги, или действительно вполне сойдясь в себе – дебелой, крайне зрелой – с наивностью детей, как всякая завидная блудяшка, соблазнительная дама улыбнулась сквозь слезы:
– О, милый и могучий паровоз.
Курносый покосился на нее, покраснев всей шеей, и все же не рискнул продолжить флирт. Напористо и без обиняков обратился к окружающим:
– А?! – требую незамедлительного согласия.
В ответ торжественно закивали.
А как не закивать?
Из массы тел выдвинулся человек в атласной шляпе, желая разлить погуще собственный елей:
– Его придумал суперканцлер Юлий. Величие во всем.
Курносый насел взглядом:
– Считаете, могло быть по-другому?
Атласная Шляпа пришла в смятение от дерзости альтернативы. Забилась в пожатии плеч. В притопывании ног. В бульканьи смятых губ.
– Нет-нет! Конечно, нет! – Понеслось со всех сторон.
Оказывается, все были в памяти и живы. Не онемели навсегда. Всё слышали. И сразу же вонзились в жизнь своими голосами.
Ворону от этой гнусности тошнило:
– Бя-ууу… – Вывалила она язык набок.
Всмотрелась и вознегодовала:
– Ах, мордофили! Шалопуты. Сошлись как на подбор – разлямзя на разлямзе! Титёшницы да мухоблуды! Хотя б один хабал нашелся, разошелся и всех послал их на …
Мощный гудок сорвал последнее значимое слово с клюва вороны. Изорвал. Разметал несостоявшиеся звуки.
Горожане обмерли и присели.
Острая струя пара сбила ворону с ветки, размозжив ее, разметав перья, и отбросив безжизненный мокрый комок далеко в сторону, шмякнув о глинистый склон холма.
За холмом притих невидимый город. Лишь кое-где над склонами поднимались макушки самых высоких зданий. Разгорался скромный свет фонарей. Поднимался бледно в небо. Мешал звездам блистать.
На первых желтых листьях, слетевших с тополей, лежала встопорщенная неказистая и жалкая воронья тушка. Остекленевший круг мертвого плоского глаза над треснувшим от удара сизым клювом был угрюм.
Глаз безжизненно, но пристально смотрел на людей. Они отражались в нем тусклыми мелкими букашками. Проваливались внутрь. Переворачивались. И там, внутри, вырастали, суетились и бегали. Метались и падали. Возводили полные ужаса глаза к небу. На лицах виднелась кровь и сажа.
Полукаркающий хрипящий голос вороны с того света возвещал:
– КррраХхх!
Гудок паровоза, порывистый и поспешный, пристроился к последнему вороньему «…хх».
…
Чугунный Воин приближался по дуге поржавевших от времени рельсов к специально сооруженному по случаю праздника помосту. Центральную часть его укрывал шатер. Шатер был оцеплен охраной.
Публика, окружая серый в свинцовых переливах вздыбленный непробиваемый спецшелк, колыхалась в наползающих сумерках, расцвечивая своей пестротой пейзаж тусклой рабочей окраины. Привнося в него некую праздничную дичь и несуразность.
Тяжко пыхтя, похрустывая железом и гравием, паровоз накатывал, занимая пространство. Свистел сдержанно. Тоньше прежнего. Чтобы не напугать важных особ.
Излишки мощи вылетали через клапан.
Густой пар, поднялся до крыши, растворив великолепное чудовище.