Джекпот

Расписание глянуть. Обычный день. Как вчера, месяц, год назад. В восемь часов два пациента на «бон скен» и один на «таллиум стресс-тест». Двум первым должен Костя вколоть по 25 милликюри. Шприцы с дозами доставляют в лабораторию рано утром, Костя кладет первый шприц в измеритель радиоизотопов. Превышение допустимое.

Пациент – пожилой негр, извините, афроамериканец, если следовать правилам политкорректности. Седой, скукожившийся, двигается тяжело, и взгляд внутрь себя устремлен. Костя угадывает безобманчиво: такой взгляд у онкобольных (такой же видел у собственной жены, сгоревшей от рака поджелудочной железы). У дяди Тома – про себя именует его – рак простаты, согласно сопроводиловке. Надо определить, нет ли метастазов. Пора бы выработать в себе иммунитет к чужим болезням, бедам, на то он и медик, пусть не всамделишный, не доктор, но все ж, однако никак не приучится ни на что не реагировать, а если и реагировать, то как большинство – делать вид, играть в сочувствие, и не более. Переживает, сострадает, видите ли, таким, как дядя Том. Эх, неисправимая российская интеллигентская порода, незнамо каким ветром в Америку занесенная.

Технолог вначале объяснить обязан человеку, что, для чего и зачем.

– Сэр, мы проверяем, что происходит с костями пациентов, начинает Костя шпарить английскими фразами по-залаженному, как молитву. – Для этой цели я сделаю вам укол. Доза радиоактивности – маленькая, безвредная. Не волнуйтесь относительно последствий. Моя процедура не дает побочных эффектов, аллергических реакций, не имеет каких-либо ограничений – делайте потом что хотите, и не волнуйтесь. Но понадобится время для впитывания введенного в ваши кости состава. Это займет три часа. Поэтому вам надо вернуться ко мне в одиннадцать часов. Вы ляжете под эту камеру. Я сделаю снимки. На это уйдет двадцать-двадцать пять минут. Вопросы? Нет? Дайте вашу руку для укола…

Отбарабанил, как «Отче наш». Пациент устало кивает – дескать, понял. Обычно вопросов не задают. Некоторые интересуются, откуда Костя приехал. «О, Раша!» – и поднимают брови – интересно, значит. На самом деле им до фени. Простая вежливость. Но лучше, когда вопросов не задают.

Перетягивает Костя руку дяди Тома выше локтя резинкой, ищет вену, а вен не видно. Щупает, ходит пальцами – нашел-таки одну. Втыкает иглу – в этом Костя мастер, в его отделении никто инъекции лучше не делает. Проверяет, слегка оттягивает плунжер на себя. Если кровь следом в жидкость – все окей, если нет, значит, на старуху проруха, мастер слегка промахнулся, то есть попал в вену и вышел из нее. Тогда приходится по новой. Но такое редко случается.

Со вторым пациентом посложнее. Тот же «бон скен», но в трех фазах. Иначе говоря, с наблюдением определенного участка. Подозрение на воспаление кости второго пальца левой ноги. Больному надо инъекцию – и отследить, как кровь по венам струится. За две минуты состав заполнит все сосуды этого пальца. Камера снимки сделает. Следующая фаза – как распределяется кровь в мягких тканях этого пальца.

Пациент попался наш, старичок-балагур, вертлявый, с шаловливой бородкой мефистофельской, странно идущей ему. Занятный тип, по виду полублатной (на правой руке повыше локтя углядел Костя вытатуированное: «Бог не фраер»). Отрекомендовался Ефимом из-под Винницы. В свое незавидное положение – все-таки воспаление кости – поверить не хочет. Оттого и балабонит сверх меры, со страху, наверное.

Укладывает Костя его на лежанку процедурную и начинает читать обычную молитву: «Сэр, мы проверяем, что происходит…»

– Брось ты хреновину эту, – Ефим прерывает. – Не морочь яйца ни себе, ни мне. Послушай-ка лучше брайтонские байки… Захожу в аптеку йод купить. Продавщица молоденькая, совсем соплюшка, предупреждает: «Йод американский, менее сильный, нежели русский». – «А хирурги здешние пользуются им?» – «Разумеется». – «Тогда в чем дело?» – «Бабушка одна купила вчера йод и через полчаса вернула: «Он не щиплет, сами мажьтесь этим дреком…»

Новая хохма – без паузы, как из пулемета строчит.

– Еду в автобусе, полно наших, говорят громко, научились у американцев. Слышу, двое молодцов моих лет обсуждают цены:

«Я вчера сливы купил за рубиль двадцать фунт, а на прошлой неделе рубиль десять стоили». – «А помидоры как вздорожали… Уже рубиль девяносто…» Останавливается автобус, где ему положено, и не едет. «Чего стоим?» – «Я знаю?..» – «А чего шоколадка (водитель-негритянка, значит) по салону бегает?» – «А, инвалида брать будем». Ну, вы знаете, как это делается: выдвигается платформа, на нее коляска вкатывается, поднимается в салон и так далее. Пассажиры ждут, даже наши не ропщут. Наконец, инвалида поднимают, автобус трогается, тот, кто сливы за «рубиль десять» брал, изрекает: «Да, Европа есть Европа…»

Костя от души хохочет. Уже и не помнит, когда так смеялся. Смех без причины – признак дурачины, как в пору Костиного детства говорили, или признак замечательного настроения, как иногда говорят сейчас. Причина есть – значит, настроение так себе, средней паршивости.

Несколько минут свободных, можно кофе попить и звонок сделать. Дине, дочери. Годовщина смерти Полины приближается, надо всем вместе на кладбище. Дина с мужем и сыном приедут из Эктона, это в Массачусетсе, довольно далеко от Нью-Йорка. Вдовствует Костя четыре года уже. И каждый раз, когда Дине звонит или видит ее, что достаточно редко, вспоминает одно и то же. Навязчивая картина, никуда от нее не деться. День похорон съеденной канцером Поли. Отрыдав и попрощавшись с горячо любимой матерью, Дина, оставшись с Костей наедине, вдруг слова вышептывает, страшные своей жестокой откровенностью, убийственно не подходящие моменту: «Я знаю, я детдомовская…» Как дошло до нее, кто проболтался? Удушье и тошнота, к горлу ком подкатывает (через тройку лет именно такой ком Костю в госпиталь уложит), ответ застревает. Уверен: потом Дина миллион раз об импульсивном порыве пожалеет. Вырывается под влиянием момента, переживает, страдает, вот и… Больше никогда к теме этой они не возвращаются, каждый носит знание свое в себе.

Поля после аборта не могла детей иметь. (Год как поженились, оба считали – рано потомство заводить, можно и повременить. Не простит себе этого Костя, сколько жить будет.) Сейчас бы медицина помогла, а тогда… Вот и взяли только что родившуюся девочку. Мать-подросток нагуляла и бросила. В страшной тайне совершалось. Использовал Костя киношные связи, недаром же член Союза; приятель, секретарь правления, вывел на Сергея Михалкова. «Папа», так заискивающе-подобострастно его в писательско-киношном мире называли, ходатайство сочинил первому секретарю Тульского обкома, тот искать подходящего ребенка распорядился. Нашли в местном роддоме: темноглазенькую, на еврейку смахивающую. Поля очень хотела такую. Для пущей конспирации уволилась жена «перед родами» из стат-управления и уехала к друзьям в Ялту – якобы донашивать ребеночка будущего. А в Москву вернулась с дочкой. Костины друзья-приятели, кроме, конечно, секретаря правления, и Полины подруги ни о чем не догадывались.

Сидит жена с Диной дома до трех лет, потом возвращается в ЦСУ. Дина подрастает и превращается в светленькую, почти русую, но глаза карие остаются. На еврейку, впрочем, совсем не походит. Для тех, кто их знает, ничего странного – Костя-то русский…

У Дины работа в Бостоне, сын-школьник, заботы по дому, где с новым мужем-американцем живет, видится Костя с ней не часто. Секрет своего рождения узнает Дина, скорее всего, задолго до похорон матери. Иначе чем объяснить упрямство и странную глухоту к просьбе Костиной назвать появившегося еще в Москве, за полтора года до эмиграции, внука именем Илья, в честь деда. И Полина просит. Только упирается Дина рогом, ни в какую. Отец тогдашнего мужа Дины жив, в его честь тоже не назовешь. Придумывает нейтральное – Глеб.

С мужем расстается Дина уже в Америке, просто и безболезненно. Не люблю больше, не желаю маяться. В ее духе – разом, без рассусоливаний, обрубать, и с концами. А и впрямь прежний муж холодным оказался, эгоистичным, это и раньше проскальзывало, но в Америке высветилось. Грустил он недолго, переехал из Нью-Йорка в Хьюстон и выписал из Москвы кралю. С ней, оказывается, крутил роман еще в бытность Дины. Краля не одна приехала, а с приданым – ребенком от бывшего брака. Глеба отец родной почти и не видел, летом на пару недель приглашал его во время каникул, и все.