Добавить в цитаты Настройки чтения

Страница 2 из 7

Примерно такие же дебаты ведутся и относительно фейков применительно к российскому законодательству. Но, как видим, никому пока в голову не приходило ввести уголовную ответственность за распространение ложных высказываний. Чтобы назвать фейк ложью, нам потребуется занять позицию субъекта, который знает, что такое истина, или по крайней мере, способен определить истинностное значение предъявляемых ему высказываний. Но даже если предположить наличие подобного субъекта, вопрос упирается в самую суть речевого акта, поскольку интуитивно ясно, то определяющим для фейковости оказывается некоторое нарушенное отношение между, с одной стороны, содержанием сообщения и его отправителем, с другой – отношения между отправителем сообщения и его интенциями и пропозициональными установками (например, соответствие содержание тому, что отправитель считает истинным – почему и уголовному преследованию подлежит распространению заведомо ложных сведений). Но что значит «заведомо» – не подпадут ли под эту статью все писатели?

Подобно понятию истины (даже если мы ограничиваемся истинностью как характеристикой высказывания), понятие говорящего речевого акта также многослойно – между собственно высказыванием и его производителем может стоять цепочка передатчиков. Определенные сдвиги в этой цепочки могут приводить к фейковости, но и здесь следует отличать сдвиги, приводящие к фейковости, и те, которые имеют иной эффект. Поэтому под фейками понимают не только сами «несоответсвующие» сообщения, но и их производителя. Так что фейки – это не только тексты, но и люди, когда возникает разрыв между тем индивидом, кто реально производит высказывание, и тем лицом, кому оно приписывается. Возможность подобного раздвоения на автора и тему высказывания заложена в самой структуре речевого акта, она наличествует в любом высказывании от первого лица. «Я1 говорю, что Я2 был на концерте», где первое «я» – это говорящий, второе «я» – тема высказывания. Предполагается тождество между субъектом и темой: я-тот-который-говорю есть тот-который-был-на-концерте. Первое «я» – автор высказывания, второе – его тема. Нарушение этого тождества ведет ко лжи (Я1 не был вчера на концерте»), почему этот случай можно считать примером фейковой новости.

Однако не все подобные сдвиги приводят ко лжи. Уже в структуре высказывания заложено возможное несоответствие между двумя этими «Я». Это может обыгрываться в художественных произведениях: например, «Я убит подо Ржевом». Естественно, что если я убит подо Ржевом, то я вам не могу сейчас говорить об этом. В речевом акте возможно расщепление собственно говорящего и повествователя, собственно говорящего и автора (в случае цитации – Я, Сурен Золян, высказываю то, что ранее сказал Твардовский). Подобные ситуации часто используются в художественной литературе. Например, авторство Пушкина в «Повестях Белкина». – Пушкин (якобы) только публикует написанное Белкиным; в свою очередь, Белкин передает авторство рассказчикам, от которых он якобы слышал эти рассказы. Выстраивается целая цепочка говорящих, но это не приводит к фейковости. От вымышленных рассказчиков отличен случай псевдонима – само слово показывает, что используется ложное имя, но это так же явление не принято рассматривать как фейк.

Возможны искажения и при передаче чужого слова, когда нарушается соответствие между авторством и содержанием высказывания. Например, я читаю студентам лекцию о системности языка, воспроизвожу сказанное Соссюром, но говорю от своего имени. Или обратный случай: во время этой лекции приписываю Соссюру высказывания, которые он не говорил. Становлюсь ли я в этих случаях фейком? Подобные случаи могут быть названы «плагиатом», могут – «отсебятиной», но вряд ли их назовут фейками. Между тем, рассказ о событиях, относительно которых говорящий не был очевидцем, всегда есть пересказ – пусть даже на это не указывается в самом высказывании. «Волга впадает в Каспийское море» – сам я этого не видел, но воспроизвожу сказанное кем-то. Кого я не знаю.

Итак, несоответствие цепочки говорящих и сказанного – также может приводить, но не всегда приводит к фейковости. Цепочка передатчиков – это еще и канал, по которому передается сообщение. Часто, и не только в романах про двойных шпионов, достоверность сообщения оценивается в соответствии с тем, по какому каналу оно получено, авторитетность канала оказывается существеннее и содержания, и его авторства. Возникают особые маркеры коммуникации, призванные удостоверить аутентичность и достоверность сообщения. Например, письменное сообщение в противоположность устному, напечатанное и подписанное, в отличие от анонимного, наличие печати и т. п.

Само понятие текста в его социо-культурном измерении может быть поставлено в зависимость от достоверности – все недостоверное, пусть даже и при наличии лингвистических характеристик текстуальности, функционирует не как текст, а именно как фейк (например, анонимка).

Ситуация еще более усложнится, если будет введено понятие модальности. То, что позволено автору-новеллисту, не позволено автору-хроникеру. Есть сферы, где можно писать о возможных ситуациях, и где это не позволяется, как в знаменитом определении Аристотеля – историк рассказывает о происшедшем, поэт – о том, что могло бы произойти. В каких случаях, говоря о социальном воображаемом, мы не попадаем в зону фейковости? В конце концов, возможно, в духе Льва Толстого или Карла Маркса, объявить государственные институты ложными и результатами «ложного сознания». С другой стороны, «потемкинские деревни» при всей своей «фейковости» были реальными материальными объектами, знаками настоящих деревень.





И, наконец, это понятие контекста. Когерентная и прагматические концепции истины предполагают контекстуализацию, которая, очевидно, может быть должной или же внеположной. Соответственно, коммуникативный контекст предполагает отправителя сообщения, его получателя и канал связи. Все эти факторы объединяются в понятии контекста.

Я склоняюсь к тому, что решение поставленного выше вопроса лежит не в попытках определить должное или недолжное содержание, или же искаженное отношение между автором высказывания и его содержанием. Понятие должной или недолжной контекстуализации позволяет объединить все эти группы факторов. В этом отношении фейки можно сравнить с сорняками – это растение, но выросшее не там, где где мы ему определили расти: не в поле, а в моем огороде. Когда я со своим уставом иду в чужой монастырь, то либо, этот устав просто не смогут прочесть, и это не будет функционировать как текст, либо же прочитают, но уже с точки зрения соответствия своему уставу.

Тульчинский Г.Л.: В конечном счёте, у нас возникает вопрос достоверности. Фейк – это якобы нечто недостоверное. С другой стороны, выплывают и вопросы о том, что фейк может быть соответствующим и несоответствующим цели, контексту использования.

В этой связи у меня есть несколько уточнений по поводу истины. На самом деле концепций истины гораздо больше. Мы со студентами иногда играем, отвечая на вопрос: «Что есть истина?». Истина – это есть «естина», это то, что есть. То, что есть, то и есть истина. А как мы узнаем, что что-то есть? Если некое высказывание соответствует некой реальности. Высказывание соответствует некой реальности – это теория отражения, или по-зарубежному корреспондентная теория истины. Но тогда возникает вопрос, что такое реальность, которой высказывание должно корреспондировать, или соответствовать, отражать ее? Откуда мы знаем – что такое реальность?

Что такое реальность, мы знаем на основе каких-то предваряющих знаний. В этом случае любой язык описания, в конечном счёте, будет теоретически нагружен. Мы слышим какие-то потрескивания, а кто-то в этом слышит уровень радиации. Это зависит, скажем условно, от уровня теоретических знаний, которые применяются к описанию реальности. Мы можем её не видеть, а ученый, специалист видит эту реальность. Покажи нам некие фотографии, мы скажем, что это какие-то пятна, а студент-физик скажет, что это фотография из камеры Вильсона, а продвинутый физик скажет, что тут показана траектория движения нейтрино, он её видит. Это все зависит от теоретической нагруженности описания. Мы приходим к врачу и говорим – болит вот-тут и болит так-то. А врач уже начинает писать диагноз конкретной болезни, расстройства конкретных органов.