Страница 5 из 26
Они поднимались по лестнице с высокими ступенями вместе, Муса был чуть позади, на одной ступени вместе им было не уместиться.
– А то я так хлеба лишусь, если только ты будешь их носить, дай и мне поносить, – было непонятно, всерьез он говорит или шутит. А Толе было все равно, он не сводил счеты, не был мстительным. Ну, какая месть, скажите? Это было не его чувство.
Еще в Нью-Джерси мама говорила ему, совсем маленькому мальчику, который дождался после уроков парня на два года старше и деловито побил его за донос директору школы: «Не занимайся местью никогда». Что там было, он уже сейчас не помнил. Его отлучили от занятий на неделю, он ходил к парню домой извиняться за побои. Тот Толю простил, подумав что-то про себя и сказав: «Не за что тебе извиняться, побил и побил, молодец». Они пожали руки, и Сэм, глумливый вообще-то пацан, если честно, сердито открыл ему настежь входную дверь и бросил на прощанье: «А теперь вали, Нафтали, а то я тебе сейчас наваляю». Толя пожал плечами и ушел, он был недоволен всей этой дурацкой историей. Потом у нее было продолжение, в котором Толя опять вышел победителем, и опять у него осталось чувство какой-то гадливости. Непонятно почему, просто такая у этого Сэма, шкоды с круглыми жуликоватыми глазами, была аура, попадаться Толе на пути и получать по физиономии. Но это так, к слову.
Вот тогда мать и сказала Толе: «Никогда не мсти, забудь, ты не судья никому, не был им и не будешь». Она была рыжей, молодой, казалась ему очень красивой, писала левой рукой, чуть косила длинными глазами, в общем, у нее был весь набор большого женского характера. Она по ошибке была медсестрой, а в жизни она могла, как минимум, руководить отделением сердечно-легочной реанимации. Отец с ней справлялся с трудом, кажется.
Муса, надо сказать, ворочал холодильник, все тот же тяжеленный параллелепипед, как ворочает войлочную большую куклу неизвестного подвида и происхождения трехлетний сын его Махмуд. Легко и без слов. Йойо бегал с картонными коробками, быстро возвращался. Конец августа, по утрам в Иерусалиме прохладно, дует ветерок, сквознячки чудесно бьют и обнимают напряженные ноги, можно трудиться и жить. Квартал Кирьят-Йовель расположен на холме, плюс общие девятьсот метров города над уровнем моря, жизнь продолжается, все в порядке, ночные холода в столице.
В пролете между домами виднелись хвойные деревья, кусты бурого цвета и спуск в лощину с пожелтевшей от солнца и отсутствия дождя травой. Толя работал, как заведенный, вещи были не очень тяжелыми, но удивляли отсутствием смысла. Много кастрюль из чугуна и алюминия, сковородки и странный предмет с горловиной и деревянной ручкой. «Это фарш крутить, неужели не знаешь, Нафталий?» – сказал ему Йойо. Нафталий не знал, удивился, в Нью-Джерси он такого не видел. «Все в мешок и вниз», – воскликнул Йойо наставительно. Он убежал с громоздкой газовой плитой, обернутой мешковиной, с привязанными сбоку бечевкой конфорками. Этот Йойо, балабол и разгильдяй, был хорошим работником. Раз Хези его держал, это можно было понять сразу и без наблюдений и выводов, потому что Хези был лишен сантиментов в этом вопросе. Тот не работает, кто не работает – такой у него был строжайший принцип отбора.
К четырем со всем разобрались, разгрузились, получили оплату, поделили заработанное и щедро подаренное клиентами, пожилыми людьми, с трудом объяснявшимися на иврите, какими-то непривычно тихими для этих мест. Без подозрений относившихся к людям. Толя не хотел брать у них чаевые, им нужнее, но отказываться одному было неудобно, он никогда не хотел выделяться. Сейчас тоже не выделился. Поехали есть фалафель. Хези сказал, поставив машину у «офиса», как он выражался не без гордости: «Сегодня съедим мясца по-иерусалимски, знаешь, что это такое? Едал уже, Нафтали? В «Симу» пойдем, это здесь за углом». Он был бодр и весел, и день был такой же ветреный и не назойливо стылый от жары. Два шага до осени, вообще. Слава Богу! Богу слава! Хези был религиозен, как он сам считал про себя. В офисе все смыли пот, помылись по пояс, обтерлись полотенчиком, посвежели. В углу комнаты был туалет и душевая, которую пристроил уже Хези, приняв дело у отца.
Так вот, иерусалимское мясо, мясцо, как называл его Хези. В «Симе», средних размеров зальчике с низким потолком, прямо у входа стоял раскаленный противень, на котором происходило шумное и пахнущее небывалым удовольствием мясное действо. Парень в пиратской повязке на лбу колдовал над горкой куриных потрошков, выборочно и аритмично двигая рукой с металлической лопаткой. Второй рукой он хватал открытую литровую банку с молотыми специями и щедро швырял из нее таинственную смесь, состоящую из зиры, куркумы, перца, зерен кинзы и сушеного молотого манго. Да-да, манго. Знаком ли вам такой экзотический фрукт? Конечно, знаком. Существует незыблемая уверенность в ваших обширных знаниях, господа, в узких кругах двух (трех, четырех?!) столиц.
Все четверо шумно уселись за столик, противно прозвучав металлическими ножками о каменный пол. При англичанах или даже еще при турках здесь был склад хозтоваров. Хези тепло пожал руку хозяину и попросил «всего и помногу, мы голодны, брат мой Йоси, перетрудились сегодня». Он отдал ему две новенькие купюры, согнутые впервые в их истории именно Хези. У хозяев на улице Уругвай они хранились в толстой книжке, которую написал какой-то Фолкнер. Уильям Фолкнер. «Рааш ве заам», было напечатано на обложке, что означало «Шум и ярость». Прямо над их столиком висела картина с плачущим мальчиком, повсюду тогда, да и сейчас кое-где, висели картины с этим несчастным ребенком. Слезы его украшали и смягчали этот суровый мир.
Сначала принесли суп на всех, это сделала бокастая официантка, державшая поднос у плеча. Она выставила всем по глубокой тарелке, добавила ко всему, стукнув о стол, три блюдца с солениями и перцами, Йоси принес в плетенке свежие питы, хлеб из ближайшей пекарни всегда засыпанного мукой, всегда усталого мужика, одноглазого уроженца Халеба. Хези быстро произнес, прикрыв глаза, молитву на хлеб, молча шевеля губами. Дух теплого хлеба витал вокруг них. Хези кивал вслед его словам. Все взялись за еду разом, только Нафтали чуть запоздал, сдерживался специально, уж слишком все выглядело, виделось и пахло невероятно, какой-то реальный, жуткий, проникающий в основы и в поры жизни, пугающий, обеденный иерусалимский натюрморт.
– Завтра везем одного мужика из Мевасерета, выедем пораньше, господа, – постановил Хези. Принесли второе, очень много второго, о котором не будем говорить ничего. Все уже сказано о еде на иерусалимском рынке, на улице Агриппы, добавить нечего. И потом, у каждого человека есть душа, ну, почти у каждого, и чувства, не будем травмировать их. Перед уходом выпили чая с мятой, Толя попросил с лимоном. Официантка принесла его после заминки. Хези заплатил по счету, отвернувшись от всех. Поднялись с некоторым трудом. Йойо исчез, оказавшись за дверью, будто его и не было. «Можно было бы его взять к нам, соображает, двигается, ловок, но неустойчив. Можно попробовать научить, это все врожденное, не научаемое», – подумал Толя. Муса в распахнутой курточке размашистым шагом пошел вверх по улице Агриппы, последнего царя иудейского, к другу, у которого было здесь овощное дело, иначе говоря, стол, стул и полки за спиной, забитые зеленью и репчатым луком, а также красными небольшими галилейскими яблоками с бликами по бокам. Он миновал скобяную лавку без вывески, затем закрытый магазин парфюмерии с запыленными пустыми коробками из-под духов на витрине и свернул налево, исчезнув из взгляда Толи.
Несколько месяцев назад смуглый пацанчик лет девятнадцати, одетый в брезентовые штаны и выцветшую футболку с номером 10, привез холодильник на двухколесной каталке. Он спустился с ним по улице Елены Амалка к Яффо, свернул направо и доехал со своей каталкой и холодильником до площади Сион, сгрузил на тротуар холодильник, проверил, хорошо ли он стоит, и убедившись, что хорошо, исчез. Дело было в полдень.
Хозяин соседнего кафе подошел посмотреть на холодильник посреди улицы, мягко открыл дверцу, убедился, что он пустой, и вернулся на рабочее место за кассу. Все-таки на душе у него было неспокойно, и он послал посудомойку, свою родственницу, позвонить из автомата в полицию. В кафе телефона не было. Женщина отерла руки о фартук и сделав семь шагов, зашла в телефонную будку, хозяин ей дал два жетона на всякий случай, если один из жетонов телефон проглотит, мало ли что. На душе его было все равно неспокойно почему-то.