Платье цвета полуночи

На краткий миг пламя в очаге замерло, и в воздухе ощутимо похолодало. Тиффани никогда не была уверена, что действительно видит Смерть: возможно, каким-то непостижимым образом всё происходило у неё голове. Хотя, где бы он ни был, он, ну, в общем, был здесь.

– КАЖЕТСЯ, МОМЕНТ ПОДХОДЯЩИЙ? – промолвил Смерть.

Тиффани не отпрянула – с чего бы?

– Это ты устроил? – спросила она.

– КАК БЫ МНЕ НИ ХОТЕЛОСЬ ПРИПИСАТЬ ЗАСЛУГУ СЕБЕ, ТУТ ЗАДЕЙСТВОВАНЫ ИНЫЕ СИЛЫ. ДОБРОГО ВАМ УТРА, ГОСПОЖА БОЛЕН.

Смерть ушёл, и барон последовал за ним – маленький мальчик в новёхонькой твидовой курточке, ужасно кусачей и попахивающей мочой[19], шёл за отцом по дымящемуся жнивью.

Тиффани коснулась ладонью лица покойника и почтительно закрыла ему глаза, в которых уже угасал отсвет горящей стерни.

Глава 5. Праматерь языков

Здесь должна была настать минута тишины; вместо того настала минута металла. Стражники были уже на подходе: их доспехи громыхали даже больше обычного, потому что ни один толком не подходил по размеру. Вот уже сотни лет ни о каких битвах здесь слыхом не слыхивали, но стражники по-прежнему носили доспехи: ведь в штопке они не нуждаются и снашиваются не скоро.

Дверь распахнул сержант Брайан. В лице его отражалась вся гамма противоречивых чувств. Это было выражение лица человека, которому только что сообщили, будто злая ведьма, которую он знал с детства, убила его господина, а сын господина в отлучке, а ведьма всё ещё в комнате, а сиделка, особа пренеприятная, подпихивает его в зад и орёт: «Чего ты ждёшь, парень? Выполняй свой долг!»

Всё это здорово действовало Брайану на нервы.

Он смущённо глянул на Тиффани.

– Доброе утро, госпожа, у вас тут всё в порядке? – Он уставился на сидящего в кресле барона. – Он, стало быть, умер, да?

– Да, Брайан, умер, – подтвердила Тиффани. – Он умер несколько минут назад, и у меня есть все основания считать, что умер он счастливым.

– Что ж, тогда, выходит, всё хорошо, – пробормотал сержант, и тут лицо его сморщилось, по щекам хлынули слёзы, так что следующие его слова пополам со всхлипами застревали в горле. – Он, знаешь, он был к нам так добр, когда моя бабуся занемогла; каждый день посылал ей горяченького поесть, вот прям до самого конца.

Держа Брайана за обмякшую руку, Тиффани осторожно выглянула из-за его плеча. Остальные стражники тоже плакали, и плакали особенно отчаянно, потому что знали: они – крепкие, сильные мужчины, или, по крайней мере, хотят на это надеяться, так что не пристало им нюни распускать. Но барон всегда был тут, был частью их жизни, как рассвет. Что греха таить, может, он и задавал им головомойку, ежели кто уснёт на дежурстве или у кого, скажем, меч затупился (несмотря на то, что ни одному стражнику на памяти нынешнего поколения мечом пользоваться не приходилось, разве только чтобы вскрыть банку варенья); но, в конечном счёте, он же барон, а они – его вассалы, и вот теперь его не стало.

– Спроси её про кочергу! – завизжала сиделка из-за спины Брайана. – Ну же, спроси её про деньги!

Лица Брайана сиделка не видела, в отличие от Тиффани. Вероятно, его снова пнули в зад, и он разозлился не на шутку.

– Прости, Тифф… то есть госпожа, но вот эта дама тут говорит, ей кажется, ты совершила убийство и ограбление. – Судя по лицу Брайана, сам он так не думал и отнюдь не искал неприятностей на свою голову, менее всего – от Тиффани.

Тиффани вознаградила его сдержанной улыбкой. Никогда не забывай о том, что ты ведьма, напомнила себе она. Не кричи о своей невиновности. Ты сама знаешь, что невиновна. Тебе не нужно ни о чём кричать.

– Барон по доброте своей дал мне денег за… за то, что я за ним ухаживала, – объяснила Тиффани, – вероятно, госпожа Лоск нечаянно его услышала, и у неё сложилось ложное впечатление.

– Это целая куча денег! – побагровела госпожа Лоск. – Здоровенный сундук под кроватью барона был открыт!

– Всё это правда, – подтвердила Тиффани, – и, по всей видимости, госпожа Лоск нечаянно слушала уже довольно долго.

Кое-кто из стражников прыснул, отчего госпожа Лоск рассвирепела ещё больше, если, конечно, такое возможно. Она решительно протолкалась вперёд.

– Ты станешь отрицать, что стояла здесь с кочергой, засунув руку в огонь? – закричала она. Лицо у неё раскраснелось, как у индюшки.

– Мне бы хотелось кое-что сказать, если не возражаете, – перебила её Тиффани. – Это очень важно. – Она чувствовала, как нетерпеливая боль рвётся на волю. Руки сделались холодными и влажными.

– Признавайся, ты творила чёрную магию!

Тиффани вдохнула поглубже.

– Я не знаю, что это такое, – промолвила она, – но я точно знаю, что над самым своим плечом я удерживаю последнюю боль барона и мне нужно как можно скорее от неё избавиться, а здесь я от неё избавиться не могу – слишком людно. Будьте так добры, мне нужно открытое пространство, причём прямо сейчас! – Тиффани оттолкнула с дороги госпожу Лоск, а стражники тут же расступились, к вящему раздражению сиделки.

– Не выпускайте её! Она улетит! Ведьмы всегда так делают!

Тиффани хорошо знала внутреннее устройство замка; да кто его не знал-то? Если спуститься по лестнице, попадёшь во внутренний двор – туда-то она и поспешила, чувствуя, как боль встрепенулась и расправляет щупальца. Если хочешь держать боль под контролем, нужно думать о ней как о каком-то звере, но это действует только до определённого момента. Примерно до… вот до этого момента и действует.

Рядом возник сержант, и Тиффани схватила его за руку.

– Подбрось свой шлем вверх, – с трудом выговорила она сквозь сжатые зубы, – и не спрашивай зачем!

У сержанта хватило ума повиноваться приказу: он запустил шлем ввысь, точно суповую тарелку. Тиффани швырнула боль следом, и та обрела свободу: девушка всем своим существом ощущала её жуткую скользящую шелковистость. Шлем замер в воздухе, словно натолкнувшись на невидимую стену, рухнул на булыжную мостовую в облаке пара и согнулся едва ли не вдвое.

Сержант подобрал его и тут же выронил снова.

– Да он к чертям раскалился! – Он вытаращился на Тиффани, которая, прислонившись к стене, хватала ртом воздух. – И ты вот так забираешь боль изо дня в день?

Тиффани открыла глаза.

– Да, но обычно мне хватает времени, чтобы куда-нибудь её слить. Вода и камень не слишком-то подходят, а вот металл вполне надёжен. Не спрашивай почему. Если я начну задумываться, как это работает, оно не сработает.

– А я слыхал, ты ещё всякие штуки с огнём умеешь делать? – восхищённо спросил сержант Брайан.

– С огнём легко работать, если голова ясная, но вот боль… боль даёт отпор. Боль живая. Боль – это враг.

Сержант снова опасливо нагнулся за шлемом, надеясь, что он достаточно остыл.

– Надо будет успеть выпрямить вмятину, пока босс не заметил, – начал он. – Ты ж знаешь, он за порядком бдит в оба глаза… Ох. – Брайан уставился в землю.

– Да, – отозвалась Тиффани как можно мягче. – К этому придётся привыкать, верно? – Она молча протянула стражнику свой носовой платок, и тот шумно высморкался.

– Но ты умеешь забирать боль, – начал он, – значит, ты можешь и?..

Тиффани предостерегающе подняла руку.

– Стоп, – приказала она. – Я знаю, о чём ты собираешься попросить, и ответ мой – «нет». Если бы ты оттяпал себе кисть руки, я, наверное, смогла бы заставить тебя забыть об этом, пока ты не попытался бы пообедать, но такие вещи, как утрата, горе и печаль? Здесь я ничем помочь не могу. Я не смею в это вмешиваться. Есть такая штука, как «утешания», но я знаю только одно существо в целом свете, которое такое умеет, и я её даже просить не стану научить меня. Это слишком… глубоко.

19

Встарь суконщики использовали мочу в качестве протравы при крашении шерстяной одежды, чтобы красители закрепились и не полиняли; в результате ткань попахивала ещё не один год. Сама мисс Тик не объяснила бы технологию лучше, сохраняя при этом несокрушимое спокойствие, хотя она-то, вероятно, воспользовалась бы термином «телесные выделения».