Бьется сердце

XXIII. Газета тридцать девятого года

Рёв потряс школу, будто пролетел над крышей истребитель. Фёдор Баглаевич хлопнул себя по бокам, как наседка крыльями, и выскочил во двор, на ходу надевая свою знаменитую доху с лисьим воротником.

Производственные мастерские, пристроенные к зданию школы, с недавних пор стали приютом для кружка мотористов. Возглавил его энтузиаст-колхозник, некогда первый в наслеге тракторист Алексей Ынахсытов. Было оно хоть и полезное дело, но, с директорской точки зрения, небезопасное — того гляди, сожгут школу.

Появления директора в мастерских никто не заметил — десятка два учеников, с физиономиями, весьма перепачканными, кричали, размахивали ключами и кусками ветоши, по-шамански прыгали вокруг сотрясающегося допотопного трактора. С чёрными полосами на щеках тут же стоял Аласов. Сам Ынахсытов лежал под трактором, торчали наружу только его подшитые кожей валенки.

Кубаров, поднатужившись, перекричал шабаш: рёв мотора покорно умолк. Усатый Ынахсытов вылез из-под трактора.

— Воскрешаем, Фёдор Баглаевич, сердце покойника… Не хуже тех хирургов! Слыхал ведь звук?

— Как не слыхать! Оглохнуть можно. Сергей Эргисович, хоть бы ты их в рамках приличия держал!

— А я что, — Аласов невинно пожал плечами. — Я тут рядовой курсант.

Приобняв за талию, директор повёл Аласова к выходу:

— Пойдём-ка, Серёжа, на свет, я тебе платочком копоть сотру с лица. По-отечески поухаживаю, пока ты молодой женой ещё не обзавёлся.

— Спасибо, Фёдор Баглаевич. Эк я, оказывается, перемазался…

— Рабочая грязь — дело не зазорное, А вообще хочу тебе от чистого сердца сказать: тут ты, Сергей Эргисович, настоящим молодцом себя показал. И со «следопытами», и с трактором этим. Нужно к ребятам постепенно, а не то что с ножом к горлу — полюбите колхоз немедленно!

«Вот именно», — подумал Аласов, но промолчал, не стал ничего напоминать старику.

— Между прочим, говорят, твои «следопыты» какую-то старую газетку отыскали?

— Отыскали. Письмо бывших наших учеников…

Кубаров всё не отпускал его, снизу вверх заглядывая в лицо добрыми медвежьими глазками.

— Ах, Серёжа, Серёжа, умница. А ведь что на педсовете нагородил?! Эх, молодо-зелено… И кого в зубах трепал? Учителей своих! Людей с тридцатилетним педагогическим стажем! Знаешь, Серёженька, с твоими взглядами ой-ой как трудно тебе будет! Особенно с Тимиром Ивановичем. Я-то всегда тебя и пойму и прощу. А он…

— Это что же, — Аласов высвободился из объятий. — Вроде бы предупреждение от лица руководства?

— Да что ты городишь! — директор замахал руками. — Вот нынче молодёжь обидчивая пошла! Как порох. Я ведь сердечно! Если хочешь знать, — он понизил голос до шёпота, — я его сам, Тимира-то Ивановича, порой побаиваюсь… Он, брат, у-у… серьёзная штука! Ты человек новый, всех здешних хитросплетений не знаешь… Не знаешь, а в своей речи, если хочешь начистоту, весь коллектив охаял! В точности как Нахов. Кой чёрт тебя, Серёженька, к этому крикуну тянет? Разве ты не видел, как он твоё выступление использовал — свои дрязги раздуть!

— Какие дрязги? Очень даже дельно сказал. Разве что погорячился малость.

— Между прочим, поговаривают, ты с ним водку пьёшь?

— Не буду больше, Фёдор Баглаевич.

— Чего не будешь?

— Не буду больше водку пить. Перехожу на молоко.

— Ах, Серёжа, Серёжа, ты всё-таки подумай, не шути.

— Не шучу, Фёдор Баглаевич…

Газета, о которой вспомнил Кубаров, стала в десятом классе сенсацией. А маленький тихий Ваня Чарин выбился в герои — ведь с него-то всё и пошло.

В одно из воскресений парнишка отправился в дальний Урасалах проведать старую тётку. Бездетная одинокая женщина, как водится, постаралась использовать физическую мощь юного родственника — Ваня весь день провёл с молотком и топором, укрепляя ветхую тётушкину избушку.

В углу под потолком, где обои отстали, стена оказалась оклеенной старинными газетами — на немецком языке. Откуда и когда в Урасалах могли попасть немецкие газеты? Ваня попробовал читать, получилась удивительная вещь: стали складываться не немецкие, а… знакомые якутские слова ! Рассказывалось не о чём-либо, а об их школе! Мелькнуло в тексте даже имя Гоши Кудаисова… У Вани Чарина от удивления голова кругом пошла: тысяча и одна ночь!

Будучи истинным следопытом, Ваня Чарин сначала постарался терпеливо разобраться в тексте — делать это ему пришлось, вися чуть ли не вниз головой. Оказалось, это был номер якутской газеты «Эдэр бассабыык» за 1939 год. На видном месте здесь было опубликовано письмо двенадцати комсомольцев — они окончили школу и решили остаться работать в родном колхозе. За комсомольской бригадой правление колхоза обещает закрепить специальную ферму, тягло и технику, земельный участок, а молодёжь берёт на себя обязательство в ближайшие годы вывести свою ферму в число передовых. Под письмом подписи: Вася Терентьев, Дора Иванова, Гоша Кудаисов…

Исключительный документ сам идёт в руки! Кто знает, может, этот первый вклад в науку Ивана Кирилловича Чарина потом будет отмечен во всех биографиях знаменитого учёного-историка!

Парень взял топор и под негодующие крики тётки вырубил кусок стены вместе с газетой.

В школе дощечку бережно передавали из рук в руки, её расшифровывали, комментировали на все лады. «Гоша Кудаисов — это, как выяснилось, отец сегодняшнего нашего Гошки (который, как известно, Егор Егорович).

— А «Вася Терентьев», — похоже, мой дядька, — догадался Ким Терентьев. — Был у меня дядя, старший брат отца, на войне погиб. Я его на снимке видел.

После уроков в хибару возле электростанции отправились делегацией. Аксю в первую минуту испугалась нашествия, но Гоша объяснил матери, в чём дело. Оказалось, она не только всё знала о бригаде, но сама была её членом. И заметку в газету писала!

— Погодите, деточки, погодите, дайте собраться с умом.

Верно, перед войной это… Вася Терентьев был заводилой. Лохматый он такой ходил. Ух, как тряхнёт кудрями, как махнёт рукой: добьёмся самых высоких надоев! Молодые были, силы сколько хочешь, всё сможем. Колхоз сомневался, а потом, однако, дали нам небольшую ферму. Ту, что за Толооном, сейчас там и пеньков не осталось. Ох, и работали мы! Хорошая была у нас дружба. И любовь… Поженились сначала Вася Терентьев и Олечка… На другой год и мы с отцом Егорши свадьбу справили. Да… И всё у нас ладно пошло. Мне даже премию дали — шапку такую модную, с бисером, как сейчас её помню. А какая озимь в тот год выдалась, сердце веселилось!