Страница 66 из 186
Это была песня, с которой когда-то уходили на фронт такие же мальчишки, сверстники нынешних, и такие же девчонки их провожали. Перед самой войной эту «Песню боевых лыжников» — словно в предчувствии — пели особенно часто. Сеня беспрестанно мурлыкал себе под нос: «Есть у нас в Якутии…»
Давно нет Сени и многих из тех, кто уезжал с этой песней на запад. И мелодия, некогда популярная, всё больше забывалась с годами. Давно не слыхивала её Майя. И зачем только Сергею вспомнилось — её ведь сегодня никто не знает.
Но песню помнили. Дружные голоса разом подхватили, понесли:
Аласов стоял, пропуская колонну, увидел Майю, подмигнул: помнишь песню? «Помню», — кивнула Майя. Он пошёл рядом, время от времени поглядывая на неё. Потом запели что-то нынешнее — про девчонку, которая ищет алмазы, не зная, что сама алмаз…
— А наша-то лучше, а? — сказал Сергей. — «Парни боевые», разве сравнить?
— Наша-то в сафьяновых сапожках , — засмеялась Майя.
— Смейся, смейся, ведь и в самом деле лучше!
Майя спросила, далеко ли до цели. Оказалось, всё рассчитано так, чтобы быть в полдень. К двум часам дня на фермерских санях обещали туда старца Авксентия подвезти.
— Как Авксентия! Старец Авксентий… жив ещё?
— Жив-здоров, чего и нам желает…
Аласов высоко взмахнул палками, умчался вперёд, оставив Майю в замешательстве: старец Авксентий, оказывается, жив ещё! Глубоким стариком Авксентий был уже тогда, когда Майя бегала малюсенькой девчонкой. Сколько же теперь ему? Наверное, все сто.
Историю Авкеентия Майя часто слышала в малолетстве, когда на летних выселках, усевшись в свободный час в тень юрты, женщины со скорбными лицами вели свой сказ:
— Был Авксентий в молодости живым да бойким, говоруном да песнопевцем и такого приятного вида, что не одна девушка вздохнёт, бывало, украдкой. Однако привлекательность и чистый голос не принесли Авксентию счастья, а скорее, стали причиной горькой его беды.
Полюбился он первой красавице наслега, неповторимой и неописуемой Мато. На любовь ответил ей любовью. Летом, в берёзовой роще, во время весеннего кумысного праздника ысыах, они открылись друг другу и дали клятву быть верными своей любви.
Но уже висела над ними беда — отец Мато нашёл дочери жениха по своему вкусу, вдовца, владельца большого стада. Два дня и две ночи валялась девушка в ногах у своего родителя, однако отец и внимания не обратил на её слёзы, хотел даже пройтись по спине дочери сыромятными вожжами, да мать оборонила. Когда же наступила третья ночь, в амбаре, где обычно спал юный Авксентий, со скрежетом приоткрылась тяжёлая дверь. Видя, как мелькнула в лунном свете чья-то тень, парень вскочил на ноги: «Кто тут, что надо?!»
«Тише, Авксен, тише! Это я пришла, Мато твоя… В окно я…»
Девушка стала рассказывать, как бежала под покровом ночи к нему, но вдруг на полуслове прильнула к Авксену, обхватила его шею руками, стала целовать, ласкать, шептать ему нежные слова.
«Авксен, золотой мой, земля велика, бежим вместе. Куда угодно с тобой».
Но у парня мысли были совсем иные. Видели, наверно, посторонние глаза, как входила девушка в амбар, завтра пойдут по Арылаху слухи…
«Что за слова ты говоришь, куда мы побежим, куда денемся! Зачем мучить себя несбыточным!»
Девушка долго плакала, а потом вытерла слёзы и говорит:
«Видно, не судьба нам… Так хоть полюби ты меня на прощание — как мужчина женщину. Пусть запомнится эта ночь на всю мою горестную жизнь. Чтобы тебе, любимому, моя девичья честь досталась, а не старому вдовцу поганому. А уж дальше — что угодно».
Но бедняга Авксен разнимает её руки на шее у себя:
«Что ты, что ты! Грешно это! Светает уже, беги домой скорее. Если увидит кто — беда будет…»
Она чуток помедлила на пороге, отрешённая, сама не своя.
«Не бойся, — говорит. — Уж твоё-то имя опозорено не будет. Одно обидно: думала, что сокол ты. А ты, Авксен мой, всего только белкой-летягой оказался. Ну да уж ладно. Прощай!»
И исчезла в предутренних сумерках.
Ушла Мато из амбара, а домой, к родителям, не вернулась. Исчезла, как летняя зарница, — вспыхнула, и никто её больше никогда уже не видел. Родители и тот старик, которому Мато просватана была, подняли на ноги окрестные наслеги, неделю искали по всем омутам и чащам — никакого следа. Тогда отец донёс старосте на Авксентия, взяли его, учинили допрос.
Парень во всём признался. Рассказал, как приходила Мато ночью, что говорила ему, что он ей говорил. Хоть и клялся бедняга в слезах, что и духом неповинен, но признание мало ему помогло — увезли Авксентия в город, года полтора просидел он там в тюрьме. Выпустили, однако…
Вышел Авксен из тюрьмы старик стариком, согбенный и чёрный, слова из него клещами не вытащишь. В детстве Майя до ужаса его пугалась, будто был старик воплощением какой-то неизбывной вины человеческой…
Авксентий не женился, прожил свой век в семье родной сестры — той самой, что была матерью Лэгэнтэя Нохсорова. Мальчика Лэгэнтэя он вынянчил на своих руках.
Старая-престарая история, похожая на сказку. А ведь всё здесь происходило, в Арылахе. И Авксентий, оказывается, ещё жив-здоров. Вот чудеса!
Пока Майя, энергично работая палками и поглядывая на беспокойного Гошу Кудаисова, размышляла таким образом, колонна пересекла долину и двинулась к нависшей над аласом высокой круче. Приумолкли песни и разговоры, только мерный скрип да облачка пара над побелевшими от инея шапками.
У крутояра сделали короткий привал. Ребята поглядывали на утёс с лихостью, девочки опасливо отводили глаза.
— По-одъём! — сложив ладони рупором, скомандовал Сергей. — Идти всем «ёлочкой»… Ребята помогают девушкам, за каждую отвечают головой!
На крутизне он подождал Майю, протянул ей свою палку — так она и взобралась, на буксире. Бамбуковая палка, за концы которой они держались, прочно соединяла их. У Сергея была сильная и надёжная рука. Спокойно, без рывков, шаг за шагом, вверх и вверх…