Страница 34 из 186
При слове Пеструха Лиру обдало жаром — это ведь про маму её, как про корову какую!
— Стоп, тих-ха! — Саша Брагин постучал ладонью по доске. — Тише, говорю! Это верно, к Сергею Эргисовичу легко придраться. Скажут: раз учитель, должен был убеждением… Как у графа Льва Толстого: он на тебя с ножом, а ты на него со святым словом.
— Начальство ни за что свою Пест… Пестрякову в обиду не даст. А на нашем классоводе отыграется!
— Слышите, батыры … — сказал Саша Брагин, и все притихли, — а что, если нам отделаться малой кровью? «Во спасение»… Пойти и извиниться перед Надеждой Алгысовной. Пресечь в зародыше, а?
— Э, нет! — хлопнул книжкой о парту Юрча Монастырёв. — Я — нет. В чём же таком нам виниться? «Хоть вы и не правы, но ми, холопы ваши…»
— Не юродствуй, — остановил его Чемпосов. — Сергея Эргисовича спасать надо, а ты всё с гордостью своей… «Капитан первого ранга»!
— Это правильно, что Надежда Алгысовна неправильно поступила, — сказал Ефим Сирдитов. — Но урок мы всё-таки сорвали, разве правильно? На собрании вчера все заявляли: мы неправильно себя вели, а сегодня уже другое говорим, — разве так правильно?
— Великий философ наших дней Ефим Сирдитов. Словарный запас у него из двух слов — «правильно» и «неправильно». Ты уж лучше давай сразу выводы: что предлагаешь?
— Извиниться перед Надеждой Алгысовной!
— Хорошо, — сказал Монастырев. — Вот ты и пойдёшь извиняться.
— И пойду! Саша, пойдём вместе. Стыдного тут ничего нету.
— Идите, идите!!
Показалось, что отсутствовали они вечность. Всё в той же позе, не поднимая головы, сидела на своём месте Лира.
Наконец звонок, и в то же мгновение, едва не вынеся дверь, ворвались Саша и Ефим.
— Всё в порядке, батыры! В лучшем виде!
— …Если просто гуляешь, тогда проводи старика немного.
— С удовольствием, Всеволод Николаевич!
— Представляю себе удовольствие: со стариком гулять.
Рядом с Левиным далеко не уйдёшь, приходится приноравливаться к его стариковскому шагу. Всеволод Николаевич ступает медленно, отмеривая каждый шаг тростью. Не идёт, а движется. От такого передвижения и мысль у старика спокойная, мудрая. Это у нас мыслишки, как зайцы: скачем, торопимся, и мысли скачут…
— Та-ак, Сергей Эргисович, — говорит Левин, скосив глаз. — Ай да Сергей Эргисович! Пришёл, увидел, победил… Вся школа столько бьётся с дикой оравой, а он раз-два, и вчерашние тигры — ягнята: извиняются, краснеют, ножкой шаркают… Ай, Аласов! И Макаренко, и Ушинского перещеголял!
— Всеволод Николаевич, ей-богу, я тут совершенно ни при чём! Ребята сами, вот честное благородное слово!
— Честное пионерское под салютом всех вождей, как говорили когда-то? Ладно, поверю, что ты тут ни при чём, просто случилось педагогическое чудо. А вообще-то как дела, как живёшь? Одержал победу, а нет радости на челе. Что так?
— Да ничего, Всеволод Николаевич. Вроде бы всё в порядке…
Действительно, всё в порядке у Сергея Аласова. С объективной точки зрения. А отчего голова пухнет — не поймёшь. Аксю тогда сказала: «Все людьми стали, а ко мне жизнь задом». Но разве боль одного — не общая боль? Ведь писал же когда-то Маяковский: «Чтобы на первый крик «товарищ!» — оборачивалась земля»… Мысли, как круги по воде, одна гонит другую. За историей Аксю — беда парнишки Гоши Кудаисова, а с ним связана «сидячая забастовка», сама судьба десятого класса. По силам ли тебе этот груз? Да ведь и это ещё не всё. Есть ещё одна проблема — Надежда Пестрякова. Что с ней произошло? Неужели та самая Надя, которую ты любил вчера, сегодня способна обыскивать школьников? Пусть ты обманулся в своей любви, но можно ли было обмануться так в самом человеке? Разве бывает, чтобы люди начисто перерождались? А если здесь не столько её вина, сколько беда? Может, помощь ей нужна не меньше, чем несчастной Аксинье?
— …А я такого подхода к делу не понимаю и понимать не хочу! — донёсся до Аласова голос Всеволода Николаевича. Оказывается, старый учитель рассказывает ему о своей недавней стычке с начальством.
Прислушавшись, Аласов постепенно начинает понимать, о чём идёт речь. Старика рассердила брошюра о передовом опыте Арылахской средней школы — сочинили такую директор и завуч. Сочинили и пригласили Левина тоже подписать: «Ваше имя украсит материал!» Но Левин на дыбы: «В жизни не подписывался ни под чем готовым, разве что на детских тетрадках! И с чего это вы взяли, что у нас есть право выставляться, поучать другие школы?» Пестряков в обиду: а наши мастерские, а сад, а успеваемость? «Что ни говори, а задача школы и сегодня — как в старину, — хорошенько учить детей наукам!»
В общем, пренеприятный и жалкий разговор.
— Так и не подписали?
— Ещё чего! — Всеволод Николаевич разволновался так, что сразу потерял сходство с патриархом. Лицо его покраснело, отчего седина стала ещё белее.
Падала под ноги жухлая листва. Неподалёку слышен был плотницкий топор: тюк, тюк… Они долго стояли, вслушиваясь в этот деловой стук.
— Изба-то почти готова, — сказал Левин. — Зайдём?
Новая улица выстраивалась параллельно той, что до сих пор составляла главную и единственную магистраль Арылаха. Тут дома блистали свежим тёсом, ещё не потемневшими крышами. Кончалась улица небольшой берёзовой рощицей, в полукружье которой вписывался только что сошедший с топора домик. К нему-то старый учитель и повёл Аласова.
— Ребята, хозяин пришёл! — выглянул в оконный проём какой-то мужичишка с топрром; те, что стелили полы в большой комнате, побросали работу, окружили их. Всеволод Николаевич со всеми поздоровался за руку.
— Как дела, мастера?
— Завтра полы принимай! Поднажмём и кончим… Дело к концу движется, можешь угощение готовить, хозяин! Дом хорош, ну и новоселье надо под стать…
— Эх, брат, и старик-то ваш! — зачастил под ухом у Аласова мужичишка. — Требовательный, и-и… — плотник прищёлкнул языком. — В каждую щель палец сунет. Тыщу лет жить собирается в этом доме…
— А ты как думал! — откликнулся старик. — Ещё, глядишь, молоденькую хозяйку сюда приведу — знай Левина! Э, дьяволы! Слушай, дорогой мастер, разве так стены конопатят? Или это первый случай в твоей практике? — Левин, рассердясь, стал выдёргивать мох из пазов. — Конопатить дом так надо, чтоб иголка не проходила… Ну что, гульнём, Серёжа, на новоселье?