Страница 4 из 10
– Уезжал? – равнодушно спросила она, держа наготове блокнот. – Что будем пить-есть?
Я поглядел на фиолетовые ногти, длинные и острые.
– На аукцион… в Чикаго ездил… – соврал я.
– А-а, это тот город, где нет телефонной связи…
Обжигая губы, пил чай с лимоном. Добавлял туда ром. Сел у стены, справа окно, напротив вход. Как в вестерне – всё под контролем, всё простреливается. Впрочем, травоядные не стреляют, они выясняют отношения – так это кажется у них называется.
В окне сновали макушки и шляпы, потом раскрылись и заплясали мокрые зонтики. Вдали темнела вода залива, статуя Свободы факелом цеплялась за мохнатую серую мерзость, которая ползла с севера. Раскрыл газету, несколько раз перечитал один абзац. Как по-китайски, ничего не понял. Плюнул, начал просто перелистывать страницы, поглядывая то на дверь, то в окно.
Алекс появился на десять минут раньше условленного.
– Ты здесь уже… – досаду скрыть не удалось. – Чайком балуемся?
Он сел напротив, шлёпнул перчатки на стол. С грохотом отодвинул стул, развалясь, закинул ногу на ногу. Заказал двойную «Столичную». Когда принесли водку, он сразу отпил половину.
Я никогда не обращал внимания, какого цвета у него глаза. Карие. Он смотрел сквозь меня, сквозь стену. Глаза казались неживыми. Он зачем-то громко хлопнул в ладоши и засмеялся. От рома у меня поплыла голова, происходящее стало напоминать скверный сон. Знает или нет? Я надеялся, что она ничего не сказала.
Алекс допил водку, стукнул стаканом. Посетителей было мало, но все кто был, сразу посмотрели на нас. Мне стало стыдно за него, за себя, за то, что я здесь с ним. Ведь мог же просто не ответить, ведь мог! Нет, потащился…
– Короче, ты прав оказался, Дмитрий, – он сказал так, словно завершал какой-то монолог. И снова хлопнул в ладоши.
– Что? – сипло спросил я и обрадовался – не сказала!
– Суки они, вот что! Суки! – он засмеялся, резко и истерично, будто залаял.
Я сунул руки в карманы, придумывая, что сказать. Как повернуть разговор, чтоб спустить всю эту беду на тормозах. С наименьшими разрушениями.
– Ошибка! Представляешь? Ошибка, твою мать! – он замотал головой. – Так и сказала – ошибка.
– Кто?
– Целый месяц и две недели! И всё ошибка. Как это? Я жену, дом, семью на хер послал ради неё, а она – ошибка. Димыч, ты не представляешь, сколько я потратил. Мы в Вегас летали, я конторский «Гольфстрим» брал, наврал, важный клиент.
– А Джил? – я спросил, чтоб не молчать.
– В Вегас! – заорал он. – Хочешь кольцо? Двенадцать тысяч? Пожалуйста! Я за один ужин в «Россо» полторы штуки выложил. На двоих, представляешь? Лобстеры с икрой, твою мать… Икра осетровая…
Он выдохнул и устало добавил:
– Да и хрен с ним, с деньгами. Не в этом дело… Я её прижал когда, она призналась, короче… – Алекс взъерошил волосы. – Короче… Она с кем-то спуталась. Со мной и с… ним. Понимаешь? Одновременно.
Я облегчённо кивнул, мол, чего тут не понять.
Он заказал ещё водки, молча пил, глядя в пол. Я сидел тихо, надеясь, что он выдохся и это конец. Мы молчали минут двадцать, потом он выцедил остатки, запрокинув голову и выставив кадык. На шее краснел свежий порез, я всегда почему-то думал, что Алекс бреется электробритвой.
Он поставил пустой стакан, двинул его пальцем. Словно мы играли в шахматы.
– Вот… – тихо сказал он.
Устало встал и пошёл к выходу. На столе остались перчатки, я хотел окликнуть его, но передумал. Хлопнула дверь. Я повернулся к окну, ожидая увидеть его макушку, но в это время с улицы раздался глухой удар, скрип тормозов. Кто-то завизжал. Официанты заспешили к дверям, распахнули, потянуло сырым холодом. Меня пробил озноб. К столу подошла Кэрол, у неё тряслись губы. Она хотела что-то сказать, но увидев перчатки, осеклась. На улице уже выли сирены, кто-то с бруклинским акцентом грубо командовал, приказывая всем очистить проезжую часть и отступить за линию ограждения.
6
Чёрный костюм неожиданно оказался мал. Я выдохнул, застегнул брюки. Натянул пиджак, он жал подмышками и был тесен в плечах. Подвигал локтями, словно куда-то продирался – жмёт. Подошёл к зеркалу, белые манжеты торчали из рукавов, я одёрнул лацканы, полы. Пиджак длиннее не стал.
– От долгов в таком бегать, – пробормотал я, вдруг вспомнив материнскую присказку. Взял со стола фотографию, родители снялись на какой-то вечеринке. За год до аварии. Отец чуть улыбался и внимательно смотрел куда-то в сторону, словно там происходило нечто важное, мать смеялась и глядела прямо в камеру. Это звучит банально, но она действительно была красивой.
Я приблизился к зеркалу, потрогал морщины на лбу, у губ. Посмотрел в глаза. Люди на фото выглядели моложе меня. Они выглядели гораздо счастливей.
– Спасибо, – прошептала Джил, когда я выражал соболезнования и клевал её в щёку. – Ты скажешь что-нибудь?
– Нет, пожалуйста, нет. Я не умею, пожалуйста, – пробормотал я.
На Джил была чёрная шляпа с вуалью, я чуть не ляпнул, что ей очень идёт. Наверное, нужно было принести цветы, с досадой подумал я, разглядывая зал. Вдали стоял гроб, сбоку, на деревянной треноге, чёрно-белое фото. Рядом ваза с цветами. Лилии, догадался я, удушливый запах дополз до дверей. Я протиснулся в угол, сел. Разглядывая незнакомых людей, я почувствовал, что промочил ноги. Тоскливая музыка – орган со скрипками – вдруг оборвалась, сразу стало слышно шарканье и шёпоты, кто-то натужно закашлялся. Тут же мелкое покашливание рассыпалось по залу. Чёртов ноябрь, подумал я и тоже прокашлялся. На кафедре, за гробом появился некто в белой манишке и с бледной лысиной. Он заговорил в микрофон протяжно и благостно. Какие-то церковные тексты, их смысл ускользал от меня. А может, его там и не было. Среди затылков и дамских шляп я пытался отыскать Мэгги. Неожиданно запел хор, детские чистые голоса. Дети стояли в нише у кафедры, я их даже не заметил.
Я старался не смотреть на фото, ретушёр перестарался и здорово польстил Алексу. Там он выглядел именно так, как ему всегда хотелось: прищур, зачёс, улыбка. Кларк Гейбл и Кэрри Грант. Я вспомнил прыщ и пену на губе.
Говорил кто-то из банка. Он перечислял титулы и заслуги, словно это имело значение для того, кто лежал в красивом, полированном ящике с медными ручками. Я с удивлением узнал, что Алекс дослужился до вице-президента и возглавлял департамент по связям с клиентами.
Потом произошла какая-то заминка, Джил вывела на кафедру плотного старика с моржовыми усами. У меня вспотели ладони, я догадался, что это отец Алекса. Он говорил по-русски, Джил переводила. У него был южный, почти украинский выговор. Я вдруг вспомнил, что у Алекса был похожий, когда мы разговаривали на русском. Я всегда думал, он так дурачится.
Неожиданно я услышал своё имя. Его произнесла Джил. Она кивнула мне и, придерживая старика за локоть, уже спускалась в зал. Выбираясь, я зацепился и чуть не упал. Ноги ступали как-то не так, от цветочной вони мне казалось, что меня сейчас вырвет, хоть я ничего не ел с утра. Я обошёл гроб, стараясь не подходить близко, я задержал дыхание, а когда вынужден был вдохнуть, явно уловил приторный запах. Протиснулся рядом с хором – пять подростков: четыре девчонки, все чёрные, худые и голенастые, и один парень, рыжий и толстый.
Я зачем-то поправил микрофон. Внизу белели лица, все смотрели на меня.
– Он… – я начал и неожиданно понял, что не могу произнести вслух имя Алекса. Что-то почти физически не давало мне это сделать. Я замялся, достал платок, вытер лицо.
– Он… – повторил я. – Был моим другом…
Проснулся от утреннего солнца, по-летнему тёплого и яркого. Не помню, что снилось, но проснулся я в отличном настроении. Открыл глаза. По полу вытягивались длинные тени, в полосах света искрилась пыль. На стену заползал треугольник света, он делил по диагонали «Кино-Глаз», может, мрачноватый для спальни, но один из моих любимых плакатов Родченко.