Страница 15 из 23
До назначенного Лидочке времени прибытия на сборный пункт оставалось два с половиной часа. Пора было возвращаться домой, да и помогать уже некому, раненых отправили в госпиталь, а развалины теперь будут разбирать строители. По дороге Лида потерянно молчала, хмуря лоб, а потом, вдруг, резко остановившись, требовательно спросила у Петра:
— Как же так? Почему? Зачем он бросил туда бомбу? Там же не было военных, только театр и госпиталь! — ее глаза снова наполнились слезами. Петр хотел как-то утешить Лидочку, но, подумав, не стал, все равно война не минует ее, раз она приняла решение идти на фронт:
— Это война, Лида. Она такая. Привыкай, — и крепко обнял девушку в безнадежной попытке уберечь любимую от смерти, крови и грязи. Он гладил ее вздрагивающую от рыданий спину, крепко, до боли стиснув зубы. Ну почему, почему все так?! Если бы не война, как бы они зажили!
Грязные и измученные они добрались до дома девушки. Быстро, как могли, привели себя в порядок и Петр вместе с родителями Лиды отправился ее провожать. Настроение было отвратительное. Страх за любимую, неопределенность того, что не понятно, куда ее отправляют. В душе теплилась надежда, что, может быть, она будет служить где-нибудь в тылу, но тут же рассып
Вот и комитет комсомола, здесь же сборный пункт. Лида отметилась о прибытии и вышла попрощаться. Петр отошел в сторонку, дав ей возможность побыть с родителями. Тетя Валя, державшаяся всё это время, вдруг в голос разрыдалась, прижавшись к дочери. Отец тоже стоял с потемневшим лицом, его большие рабочие руки не находили себе места. Он то снимал шапку, а потом, помяв, криво нахлобучивал ее на седой ежик волос, то засовывал руки в карманы и вдруг, вытащив их, пробегал пальцами по пуговицам пальто, проверяя, все ли они застегнуты. А потом, упрямо наклонив голову, шагнул к жене и дочери и сграбастал их в объятия. Так и стояли они втроем, тесно прижавшись друг к другу, среди деловой суеты царившей в этом месте. Рядом с ними точно так же замерла еще одна семья, провожавшая свою дочку. Лицо девушки показалось Никифорову смутно знакомым, но где и когда он ее встречал, Петр вспомнить не мог, да и особо не старался.
Но вот на крыльцо райкома вышла девушка, держащая в руках какой-то список, и пронзительным голосом прокричала:
— Весельская, Ганжа, Селина, Шадрина, заканчиваем прощаться, и проходим в 104 кабинет, — сказано это было таким тоном, будто проводница выдворяет из отправляющегося вагона провожающих. Лида попыталась освободиться от объятий родителей, но тетя Валя вцепилась побелевшими пальцами в шинельку дочери и не хотела ее отпускать. Лида с силой оторвала от себя маму:
— Мама, ну ты что, стыдно же! Ну, перестань! — Лиде было действительно стыдно, но тетя Валя продолжала цепляться за дочь, не воспринимая ничего вокруг. Дядя Миша, отец Лиды, шагнул к жене и сильно обнял ее со спины, не давая рвануться вслед за дочкой, показав Лидочке глазами на Петра. Лида с Никифоровым одновременно шагнули навстречу друг к другу и обнялись. Постояв так несколько минут, Лида отпрянула и быстро-быстро заговорила: — Ты пиши мне, Петька! Слышишь?! Обязательно пиши! Я адрес сообщу через маму! И я тебе писать буду! — а потом строго, как жена загулявшему мужу выговорила: — И чтобы не смел мне больше погибать!
Петру стало смешно и от интонации и от самого смысла сказанного. Как будто это от него зависело. Он вытянулся перед Лидой по стойке смирно и, вскинув руку к шапке, гаркнул:
— Есть — больше не погибать! — а потом тихонько и нежно сказал, — Ты сама себя береги. Я тебя люблю!
— И я тебя! — Лида, привстав на цыпочки, ткнулась губами в губы Петра, — Все, мне пора! Она развернулась, подскочив к отцу, чмокнула его в щеку, резко обняла и поцеловала маму, и пока тетя Валя не успела снова ухватиться за нее, стремительно взлетела по ступенькам райкома, уже у дверей обернулась, помахала им рукой и скрылась в здании. Тетя Валя опять начала плакать. Дядя Миша обнял ее за плечи и, развернув от крыльца, повел домой. Петр тоже потихоньку пошел к дому. Ему еще предстояли проводы и прощание с мамой и Веркой. И новые слезы. Он пробыл дома пять дней и видел только их, эти горькие, а иногда и злые женские слезы. Слезы матерей, жен, сестер, дочерей. Они плакали, провожая родных на фронт, получая похоронки, видя голодные глаза детей, тыловые пайки были более чем скудные. А потом, вытерев глаза, шли работать. Милые, родные наши женщины, такие беззащитные такие слабые, и в то же время такие сильные. Сколько вам еще предстоит вынести на своих плечах этой войны, не менее страшной, чем там, на передовой.
Первая Сашкина учебная неделя подходила к концу. Не сказать, что далась она легко, но и особых трудностей тоже пока не возникало. С одноклассниками сложились ровные отношения, и даже Лена Волкова больше не лезла к нему со своими категоричными заявлениями. Девушка просто игнорировала парня, не замечая его. Что вполне устраивало Сашку. Ребята попытались расспросить Александра о его прошлом, об увлечениях, родителях, где жил до войны, но, видя, что он отвечает скупо и неохотно, постепенно отстали с вопросами. Правда еще подходил Коля Литвинов, интересуясь, когда Сашка вступит в отряд самообороны и приступит к дежурствам. Александр отговорился тем, что пока надо решить кое-какие бытовые вопросы и подтянуть учебу. Коля кивнул, хмыкнув, и пробурчал себе под нос, отходя от Сашки:
— Права была Ленка…, - что он говорил дальше, Александр уже не слышал, да и перестал он уже так остро реагировать на подобные высказывания, пусть думают, что хотят, у него своих забот полно. Ему вон еще, невзлюбившему его Карцеву сегодня отвечать. А вот он как раз его и вызывает:
— Ну что, Стаин, ты нам можешь рассказать о Конституции Союза Советских Социалистических Республик? — Карцев посмотрел на Сашку своими блеклыми глазками.
Сашка, откинув крышку парты, поднялся и, собравшись с мыслями, стал выдавать заученный с вечера текст, спасибо развитой учебой на базе памяти: