Страница 14 из 25
В больнице, когда разговор зашел о Хаиме, Манушак сказала: «Он тут ни при чем, зря его арестовали». – «Ты откуда знаешь?» – «Знаю». Ей не верилось, что он мог попасть в такую историю, по правде сказать, и мне тоже, но ее уверенность меня немного удивила. Показалось, она что-то знает, но не говорит, скрывает. Но что могла знать Манушак? Я задремал, какой-то педераст тронул меня рукой за низ живота:
– Не утони, мальчик.
– Убери руку, мать твою…
Я вышел из бассейна и оделся. Потом стал ждать автобус у Метехского моста. Глаза слипались, в ментовке ни одной ночи не спал нормально. «Поднимусь на чердак, лягу в новую постель и захраплю», – думал я и так и сделал, не поднимал головы до двенадцати часов следующего дня.
Манушак не заходила. Может, на Сурена опять нашло, и она не смогла его оставить, либо вернулась очень поздно и пошла прямо домой, предположил я. Умылся во дворе и вышел на улицу. Перед подъездом Хаима собрался народ. Когда я подходил, встретил Грантика Саркозяна и Цепиона Бараташвили.
– Выпустили? – спросил Цепион.
– А как, по-твоему, я здесь оказался? – ответил я.
– Поздравляю. – Грантик положил руку мне на плечо.
– Что там происходит? – спросил я.
Все я мог себе представить, кроме того, что услышал.
– Тела дядей Хаима привезли, – ответил Грантик.
– Да ты что?
– Тела нашли на дороге во Мцхета, – продолжал Цепион, он считал, что в такой момент у него должно быть скорбное выражение лица. – Менты говорят, что авария, попали под грузовик, но в это никто не верит.
– Умерли во время пыток, их бросили на дороге, да еще грузовиком по ним прошлись, – с такой уверенностью добавил Грантик Саркозян, будто видел все это собственными глазами.
Выражение лица Цепиона стало еще печальнее:
– Так исхудали, что и не узнать, ни у одного на руках и ногах ногтей нет.
Когда они отошли, я прислонился к стене и вздохнул с облегчением, чувствуя, как с меня сваливается тяжесть: «Значит, теперь с этой стороны все закончилось, опасности стало вдвое меньше».
– Что такое, парень, кому улыбаешься? – услышал я и поднял голову. Передо мной стоял Трокадэро. Мне стало неловко, хотел сказать: видишь, какая беда приключилось, но не успел, он прошел дальше. Рядом с ним шел крупный светловолосый парень, из-за вдавленного носа создавалось впечатление, что кто-то только что лягнул его в лицо. Это была правая рука Трокадэро, звали его Романоз, и он считался в городе одним из лучших в драке. Они смешались с толпой, Трокадэро был знаком со многими евреями, с некоторыми здоровался за руку, с другими целовался. Было по меньшей мере человек пятьдесят. Говорили, что из-за разлагающихся трупов в доме стоит страшное зловоние.
Тем, кто интересовался моей историей, отвечал, что я был ни при чем, потому меня и оставили в покое. На лицах многих я после этого замечал разочарование, они не только теряли ко мне интерес, но как будто и уважение. Голодный, я решил наверх не подниматься, подумал: «Завтра зайду».
Я уже собирался уходить, как вдруг над толпой нависла тишина – появился дядя Чарлик и остановился тут же, в двух шагах от меня, возле керосинщика Дитриха, он с сожалением качал головой:
– Мы этих несчастных три дня назад отпустили, и что им только понадобилось во Мцхета, что они прямиком домой не поехали.
Дитрих был доволен, что капитан либо майор КГБ обратил на него свое внимание, и сказал, подлизываясь:
– Уверен, вы расследуете это дело и накажете виновных.
Стоявшие рядом усмехнулись, но это не подействовало на дядю Чарлика, он поговорил еще с двумя-тремя мужчинами и исчез. Казалось, никто не поверил сказанному, но удивительно, что его слова все-таки подействовали на людей, внесли некоторую растерянность.
Я пошел к отцу.
– Верни мне деньги.
– А те восемь рублей ты уже потратил?
– Не твое дело, верни мои деньги.
– У меня нет с собой.
– Иди принеси.
– Вечером поднимись ко мне, отдам.
– Мне нужно сейчас.
Он достал десять рублей:
– На, забирай и отстань, не отрывай от дела.
Что оставалось делать? Я отстал. Хорошо подкрепившись в духане Кития, я отправился в больницу повидать Манушак. Она встретила меня с покрасневшими глазами:
– Дежурная санитарка не пришла, и я всю ночь ухаживала за больными, кому воду поднести, кому судно вынести.
Она была голодная, я вышел, принес ей булочки.
Сурен был очень агрессивен, плевался и материл больных. Те тоже не оставались в долгу, был полный кавардак. В конце концов один больной запустил в него стаканом и рассек бровь. Это подействовало на него положительно, он успокоился, настроение улучшилось настолько, что он поинтересовался у меня:
– Как ты?
Мы оставались в больнице, пока Сурен не уснул. Потом на последнем трамвае переехали через мост и поднялись по крутой улице. Манушак от усталости еле шла, я подсадил ее на плечи и так донес до дому. Гарик и Сусанна спали.
– Останься, – попросила она, и я остался.
Утром она, взволнованная, разбудила меня:
– Отец умирает!
Я быстро оделся.
У Гарика глаза были закрыты. Изо рта время от времени вылетали звуки, походившие на свист, тетя Сусанна делала ему искусственное дыхание.
– Шевелитесь! – крикнула нам.
Я побежал в детский сад и там по телефону вызвал «Скорую помощь». Когда вернулся, Гарику было лучше, он выпил полстакана воды, затем пригляделся ко мне:
– Постричься тебе нужно.
– Вот станет тебе лучше, сам и пострижешь, – ответил я.
Чуть погодя к воротам подъехала машина «Скорой помощи». Врач сделала Гарику укол и выписала рецепт. Тетя Сусанна дала денег, я пошел в аптеку и принес лекарства. Так прошло то утро.
Потом во время еды тетя Сусанна вспомнила:
– Завтра похороны дядей Хаима, хотела сходить, но Гарика не могу оставить.
Потом спросила у Манушак:
– А ты не собираешься?
– Если бы Хаима хоронили, пошла бы, а так – лучше я за Суреном присмотрю.
Я пообещал Манушак увидеться с ней вечером и ушел. Стоя на площади, я пересчитал деньги, оставалось еще семь рублей. По пути я увидел отца, он сидел и чинил обувь, взглянул на меня и отвел взгляд. «Ну что за свинья», – подумал я и не подошел.
В подъезде Хаима стоял отвратительный запах одеколона. Наверху, в квартире, этот запах усилился, жег мне ноздри, к нему подмешивался сладковато-терпкий трупный дух, меня чуть не выворотило. Двоюродный брат Хаима сказал мне:
– Приходили врачи-евреи, осмотрели тела, сказали, что один перегрыз себе вены и истек кровью, а у второго сердце разорвалось. Так что дорожное происшествие тут ни при чем. Мы хотели узнать правду и теперь знаем. Да только что уж тут поделаешь? Кому будешь жаловаться?
– Если я понадоблюсь, я рядом, – сказал я.
– Завтра утром собери по соседям стулья, не меньше двадцати.
Потом я спросил о Хаиме.
– Мы встречались с ментами. Они не верят Терезе, говорят, она близкий ему человек и пытается его выгородить; не исключено, говорят, той ночью они вообще не виделись. Кроме того, что он стоял там, у стены, в ту ночь, у них ничего нет; этого недостаточно для обвинения, но пока ментам хватает – короче, денег хотят.
Оттуда я направился в художественный техникум, он был недалеко от станции фуникулера, узнал, когда начинаются экзамены и какие нужны документы, кроме аттестата.
– Главное – рисование, – сказала мне секретарша, – хорошо нарисуешь, примут, проблем не будет.
Вечером я поехал к Манушак в больницу. Она была в хорошем настроении:
– Сурену какой-то укол сделали, ни звука не издает, лежит себе спокойно, пялится в потолок.
В тот вечер тоже возвращались поздно, опять я донес ее на спине до ворот, она смеялась:
– Джудэ, если б ты знал, как мне хорошо.
Утром я обошел соседей, взял у них стулья, поставил в ряд на тротуаре, на противоположной от подъезда стороне улицы. Когда народ стал собираться, стулья постепенно заняли старики и инвалиды. За полчаса до выноса тел появился Трокадэро, с ним были семь-восемь крепко сбитых парней. Прошли недалеко от меня и остановились справа от подъезда, где их поджидал Романоз. Народу собралось очень много. Наконец гробы вынесли из подъезда, окружили плотным кольцом и двинулись по улице. Впереди несли тело старшего дяди, за ним – младшего. Катафалк стоял на площади перед аптекой.