(не)хорошая девочка

Из отцовских уст это звучит куда более хлестко и обидно, чем из уст Баринова. Меня прошибает аж до слез, таких злых, горьких слез, когда уже не было сил сдерживаться, хотелось только яростно ощериться и вцепиться зубами в горло обидчику.

И обидчик — мой отец. Мой любимый отец, чьего одобрения я действительно добивалась столько лет. Сколько турниров, конференций, конкурсов было выиграно, лишь бы увидеть папину одобрительную улыбку.

Папа любит конкур? Ездит посмотреть на соревнования? Вот тебе папочка чемпионский кубок по конкуру, и можешь не сомневаться — наша с тобой фамилия там не по ошибке выгравирована.

Все для него, лишь бы папа гордился, лишь бы папа одобрил. И вот оно что, я в его глазах всего лишь потаскушка. Теперь-то он точно не улыбается. Соня, какая же ты дура!!! Аж зло берет!

— С кем из тех голозадых солабонов, что ты приводила в мой дом, ты спала? — Бьет меня по лицу еще одна злая, безумно обидная реплика. — Кому ты дала, говори?!

Мой дом. Второй раз уже звучит эта фраза. Такая четкая фраза, которая прям очень красиво подчеркивает, что я тут никто и звать меня никак. Вот это, кстати, действительно любимая фразочка моего драгоценного папочки. Её я слышу с завидной регулярностью, к ней успела отрастить иммунитет.

— Никому! — яростно рычу я, потому что сил держаться больше нет. — Никому я не давала, папочка, ни с кем не спала. Просто, видимо, я у тебя в принципе родилась без целки. Некондиция же! От рождения!

Плевать на все. На вульгарность, на корректность. Я сейчас исключительно зла — на отца, на Баринова, на весь этот проклятый мир, который с какого-то хера швырялся в меня слишком неприятными обвинениями.

Отец замирает, разглядывая меня и досадливо морщась, будто что-то прикидывая в уме.

— Знаешь, могла бы соврать и получше, — наконец произносит он. — В это оправдание для малолетних шлюшек не верю даже я, не поверит и твой муж.

— Мне плевать, — я скрещиваю руки на груди. — Мне плевать, папа. Не хочешь, не верь. Значит, я у тебя потаскушка. Значит, я кому-то дала, если вам так проще думать.

Может, меня кто-то и осудит. Но меня сейчас почти трясет. Он меня слушать не хочет. Даже эти мои слова игнорирует, всем своим видом демонстрируя едва ли не отвращение.

И больно, как же больно, что мнение Баринова ему куда важнее меня.

— Значит так, София. — Глаза отца от ярости превращаются в узкие щелочки. — Сейчас ты сядешь в машину и поедешь к мужу. Как хочешь, так и умоляй его о прощении. И будь любезна приумерить свой гонор и делать все, как скажет тебе Сергей. Может, он и простит такую мелкую потаскушку, как ты.

Вернуться? К Баринову? Все-таки подстелиться под его дружков? Понадеяться, что это он пошутил так? Хотя я-то знала, что чувство юмора — это совсем не то, что является достоинством Сергея Баринова.

— Никуда я не поеду, — тихо откликаюсь я, глядя в точку над плечом отца. — И с Бариновым я мириться не буду. И вообще, я завтра подам на развод.

— София, ты, кажется, думаешь, что у меня железное терпение? — разъяренным тоном интересуется отец. — Мне плевать, что за повод ты нашла для этого идиотского цирка. Ты прекрасно знаешь, я терпеть не могу твоих капризов, а сейчас ты совершенно не в том положении, чтобы показывать свой характер.

Капризов? Охренеть, каприз, сбежать от ушлепка, что вознамерился устроить мне групповое изнасилование. И… Нет, это стоило озвучить, на самом деле, просто я никак не могла набрать в себе силы для этого. Хотя… Кажется, папе и в самом деле было плевать. Вот говорят, что саможаление — это отвратительная привычка, но кому вообще сейчас было меня жалко, кроме меня самой? И неужели я не имела на него прав сейчас?



— Я не поеду к Баринову, — повторяю я твердо, изо всех сил стараясь не разрыдаться прямо сейчас. — Мне не нужна такая семья и такой муж.

— Ну, раз так, — холодно произносит мой отец, скрещивая руки на груди. — Такая дочь, как ты, мне тоже не нужна. Ты взрослая совершеннолетняя кобыла, я не обязан держать тебя на своей шее. И я не буду.

— То есть? — я моргаю, получив очередной нокаут от услышанного.

— То есть убирайся из моего дома, София, — рычит мой отец. — Немедленно!

7. Враг моего отца

Честно говоря, некоторое время, шагая по холодному пустынному кварталу, я очень надеюсь, что сейчас проснусь. Я очень хочу, чтобы все это дерьмо вдруг оказалось паршивым сном. Может, я переволновалась перед свадьбой? Да, я волновалась. Я очень волновалась и почти всю ночь не могла уснуть. Все крутила, крутила, крутила в голове тысячу мыслей о том, что может пойти не так. Вот только ни единой секунды из этого вечера я представить не могла.

Не могла представить, что буду уходить из дома, который считала родным, босиком и с пылающей от отцовской пощечины щекой.

Не могла представить, что трепетный и внимательный Сережа сорвется с катушек из-за моей “некондиции” и готов будет превратить меня в подстилку для своих дружков. Господи, до чего омерзительно даже думать о себе в таком тоне.

Холод? Да, кажется, на улице был ноябрь. Холодный, кстати, ноябрь, но я еще долго иду по улице, и до меня далеко не сразу доходит, что я вообще-то босиком, и ноги вообще-то уже сильно замерзли.

Джинсы? Куртка? Обувь? Нет, мне их никто не предложил, а я сама о них и не подумала.

Я просто развернулась и вышла из дома, как только отец указал мне на дверь. Мне и в голову не пришло одеться или попросить одежду. С чего бы мне просить о таких больших одолжениях “любящего папочку”? Я же никто и зовут меня никак, и все шмотки куплены на его деньги или на деньги, которые он мне платил в зарплату. Тоже не легче, знаете ли. Да и даже если бы он сам мне предложил. С чего мне принимать именно его помощь? Деньги же точно важнее меня, я же поняла уже. И вот сейчас…

Сейчас я усаживаюсь на скамейку напротив какого-то магазинчика, опускаю заячью маску рядом с коленом. Почему я её с собой унесла вообще? Почему не выкинула по дороге?

Пока я без особого успеха ищу в своей голове ответы на эти вопросы, чтобы не терять зря время, подтягиваю к себе ноги и начинаю растирать стопы ладонями.

Зверски драло в горле, и уже больше не от слез, а от предвкушения приближающейся ко мне с тыла ангины. Золотая девочка Соня Афанасьева категорически не привыкла в середине ноября разгуливать в таком виде. Я ж у папы была холеным цветочком, ухоженным. Оказывается, холили и лелеяли меня не из большой любви, а чтобы если что сбагрить меня ублюдку повыгоднее.

У меня начинает драть в глазах, будто песка туда насыпали. Нет, я в итоге была совершенно не готова огребать вот столько неприятностей. И я по-прежнему не понимаю, что мне делать сейчас? Обратно? К отцу? В слезах и с плачем: “Папочка, я замерзла и раскаялась, пусти меня погреться?”

Да вот еще! Лучше напроситься в местный “обезьянник” к проституткам на пятнадцать суток, хотя кому я там на столько времени нужна… Ночь перестой и шуруй дальше. А дальше, дальше-то что?

Кстати…

Интересно, а дадут мне в полиции кому-нибудь позвонить? В принципе, я могла даже придумать кому. В конце концов, друзья у меня были. И разумеется, сейчас без денег и телефона я хрен бы до них добралась, но… Но этот мир не был абсолютно пустым, и если огибать мужиков по дуге, чтобы они не среагировали на мой внешний вид. Если добраться до людей, у которых хотя бы в должностных обязанностях имеется что-то похожее на помощь…

Эта идея кажется мне довольно перспективной. Она годится хотя бы для того, чтоб её обдумать. Нет, меня, скорей всего, и там примут за ночную бабочку или просто за маленькую потаскушку, но если я не вякну, чья дочь и чья жена — может, и дадут позвонить “другу”. И может быть, дадут посидеть на стульчике в коридоре… Не из обязанностей, но из человеческого сочувствия… Ну, в это мне верилось через раз, конечно, но шанс-то был.

В принципе, есть надежда, что мне удастся дозвониться хоть до кого-то из однокурсников. Так, а кто там с машиной и кто ко мне лоялен настолько, чтоб приехать посреди ночи хер знает куда? Ну, в принципе, в рамках ситуации “конец света” мне на помощь может прийти любой из моих одногруппников. Почти любой. Есть более надежные варианты, есть — менее.