Яма

Уже не важно, как они выглядели, выясняя отношения на виду у всех. Во дворе сновала охрана и тот самый водитель отца, которого Серега окрестил "чернорабочий Павлик". На пороге замерли выбежавшие следом родители. И Алеся. А ведь в доме он даже не заметил сестру.

"Значит, примчалась тоже…"

"Интересно, какую версию событий выстроили для нее?"

"И где ее интеллигентно блеющий Слава? Он же от нее ни на шаг… Прихвостень!"

Хотя, о чем он вообще? Не интересно все это. Сейчас не важно. Ничего теперь не важно.

— Мир круглый, Градский. За углом встретимся.

Такими были последние слова его хорошей девочки. Слова, которым суждено было висеть между ними долгие шесть лет.

Глава 1

Ни тоски, ни любви, ни жалости.

© к/ф "Сволочи"

Сентябрь, 2011 г.

— Ну, не лежит у меня душа к стройке, — умышленно преуменьшил статус отцовской компании. — Не хочу этим заниматься. Как тебе еще сказать?

— Душа не лежит? Душа? — язвительно уточнил Николай Иванович. — Какие мы нежные! А на крутых тачках ездить — душа лежит? Или ты думаешь, деньги из воздуха делаются? Жить на что-то нужно! А жить ты у нас привык на очень широкую ногу, — закончил свою речь с жестким нажимом.

В гостиной повисла звенящая тишина.

Серега молча отвернулся к окну. Знал, нужно просто перетерпеть нравственные проповеди в неподражаемом исполнении отца.

Очередное осеннее обострение.

Который год ко дню рождению сына Николай Иванович Градский, выражаясь его же словами, пытался сделать из него человека. Нестерпимое желание похвастаться отпрыском на торжественном сборище придавало обычным монологам отца эмоций и сил. Как же! Уважаемые люди станут интересоваться, чем Сергей занимается, а на это требовался достойный ответ.

Того, что он учится в "мамкином" универе, становилось недостаточно. Это на первом курсе хватило фразы: "Серега не бездельник. Серега студент". Уже со второго начались советы и требования пересмотреть уклад своей бессмысленной жизни.

— Как-никак, я тебе все готовое даю! Бери и пользуйся, — продолжал отец уже тише, выверено спокойным тоном. — Четвертый курс. Пора вникать в дела, хоть понемногу.

По идее, на нервы должно давить не меньше привычного отцовского крика. Точить, как вода камень.

Точило ли?

Серега пытался и не мог найти внутри себя хоть какой-то отклик.

Ничего.

— Пап, спасибо. Только я сам решу, чем хочу заниматься, — уперто произнес, глядя отцу в глаза.

И Николая Ивановича понесло. Дернув удавку галстука вниз, заорал на всю гостиную.

— Чем это? По бабам таскаться? — лицо красными пятнами пошло. — В этом ты преуспел! К этому у тебя душа лежит! Потаскун, твою мать! Может, тебе еще платить за это станут? Ты спроси!

— Почему сразу по бабам? — негромко откликнулся "потаскун".

— А ты думаешь о чем-нибудь, кроме этого? Плаванье — забросил, каратэ — забросил…

— Ну, ты еще припомни бальные танцы во втором классе.

— Умничай, юмори… Давай! Я на тебя через пару лет посмотрю! Интересно, какую песенку ты запоешь…

В гостиную с невозмутимым видом вплыла габаритная краснощекая женщина. Зинаида Викторовна — любимая кухарка отца и по совместительству управляющая остальным домашним персоналом. Поставив на низкий столик разнос с кофейником и вычурными голландскими "черепками", она скупо улыбнулась на благодарность хозяина и так же тихо, ни разу не взглянув на Сергея, покинула поле боя.

— По каратэ ведь уже KMCa[1] получил. Плаванье тоже отлично шло. Превосходно. И главное, тебе же нравилось! Для здоровья — хорошо. Что ж тебя затащило-то на кривую дорожку?

— Надоело, — вяло отозвался отпрыск, наблюдая за тем, как отец помешивает кофе.

— Надоело! А по девкам таскаться тебе еще не надоело? Ты там мозолей не натер?

— Бать… — закатив глаза, тяжело выдохнул и скрестил руки на груди.

А в голове как будто часовой механизм запустился. Не нервничал, только строил предположения, сколько еще продлится этот нравственный суд.

— Не погнушался даже с этой тридцатилетней профурсеткой… Мать ее за ногу!

— Почему ты чуть что, к ней разговор сводишь? Год прошел.

— А меня, может, это до сих пор возмущает! Тебе не стыдно ее мужу в глаза смотреть? А мне вот стыдно! Хоть сквозь землю провались… Я в окно, если вижу, что Ракитин выезжает или заезжает — жду, пока отъедет.

— Придумаешь тоже… Ждешь…

— Вот жду! — проорал отец, и глаза его странно заблестели. — Ой, Господи… — безнадежно то ли выдохнул, то ли простонал. — Убить тебя мало, — добавил в сердцах и рубанул рукой воздух. — Я не понимаю, у тебя какая-то болезнь? Как это называется? Может, тебя обследовать? На опыты сдать… — отхлебнув кофе, уставился на сына нарочито задумчивым взглядом.

А тому — хоть бы хны!

Молчал, выдерживая отцовский гнев со скотским безразличием.

— Мало того, что бухаешь день через день, так еще и шаркаешься со всеми, без разбора! — продолжал психовать Николай Иванович.

На что Серега вынужденно пробурчал:

— Можно подумать, ты сам в ЗАГС непорочным шлангом шел.

Выразился, конечно, вульгарно. Но с отцом лучше так, чем в молчанку. Не получая живой реакции, тот бесился сильнее всего.

— Не шлангом. Но, знаешь ли, на двенадцать лет себя старше… Таких я точно не трогал. Даже не смотрел в их сторону.

— Да блин, я у нее паспорт, что ли, спросить должен был?

— А то, что у нее муж и ребенок-школьник, тебе, дурень, ни о чем не намекнуло?

Сергей неопределенно двинул плечами.

— Без разницы. Я хотел ее, и все.

— Все? Вы только поглядите на этого паскудника! У меня уже слов нет! Захотел он, — яро возмутился Николай Иванович. Даже чашку с кофе назад на разнос опустил. Замахал руками, бурно жестикулируя. — Думаешь, в жизни позволительно брать все, что хочется? Какие-то принципы должны быть! Рамки! А ты просто, я не знаю, моральный урод, получается.

Эти слова из отцовских уст должны были звучать страшно обидно, но Сергею и тут как-то пофигу было. Скорее бы только оставил в покое. Не понимал он, что отец срывается на крик не из вредности. Не осознавал природы человеческих переживаний. А уж родительских, когда сердце сжимается и кровью обливается от одной мысли, что с ребенком не все благополучно… Нет, не осязал Серега подобных чувств.

Запал Николая Ивановича, и правда, вскоре поутих.

Изо дня в день ведь наблюдал непробиваемый пофигизм сына. Предполагал, что все слова и доводы для него пустые. Понимал это… А все равно пытался как-то надавить, насильно задать правильный настрой.

Тщетно.

В эмоциональном плане у Сергея с раннего детства наблюдались проблемы. Сначала Николай Иванович радовался, что сын у него спокойный и уравновешенный: не плачет попусту, терпеливо выполняет задания, которые ему поручают, на родительские запреты реагирует адекватно, если кто-то из других детей истерически требует какую-то игрушку — молча отдает.

— Настоящий мужик, — горделиво хвастался отец.

Но со временем стал замечать: сын совсем безразличный, что во многих ситуациях выглядело ненормально. Ни Валентина Алексеевна — мать Сергея, ни уж тем более сам Николай Иванович эмоциональной деструкцией не страдали. Да и их старший ребенок, дочь Алеся, росла шумной и живой натурой.

Они пытались бороться с Серегиным пофигизмом. Перво-наперво делились теми эмоциями, которые чувствовали сами в той или иной ситуации. Без конца поясняли мотивы своих поступков. Ходили всей семьей к психологу. Когда та совершенно уверенно заявила, что у Сергея нет никаких патологических отклонений, Николай Иванович негодовал. Обвинив врача в профнепригодности, грозился подать жалобу и привлечь к дисциплинарной ответственности. Он действительно собирался это сделать. Вот только задор и шанс на успех пропали, когда еще два частных специалиста подтвердили поставленный диагноз.