Подземные воды

***

Человек, долго живущий на одном месте, добровольно связывает себя нитями обязательств и привычек: семья, работа, кредиты, любимый стоматолог. Нити, когда-то опутывающие Влада, давно превратились в труху. Ему было не страшно бросить всё и уехать – было страшно остаться.

Жизнь и Смерть – две сестры, которые всегда ходят рука об руку. Причём Смерть явно младшая, ведь, прежде чем умереть, нужно сначала родиться. Жизнь почти всегда присматривает за сестрёнкой, но стоит ей отвлечься на какие-то важные дела, как Смерть сразу же начинает озорничать и пакостничать, ехидненько посмеиваясь. Что-то подобное произошло с дядей Рокота. Много лет он боролся с сахарным диабетом, иногда отвоёвывая недолгую передышку, но чаще сдавая позиции. К пятидесяти пяти годам ему уже ампутировали обе ноги, да вдобавок правый глаз задёрнула мутная шторка катаракты.

Влад любил своего дядю. Несмотря на своё состояние, дядя всегда оставался жизнерадостным и никогда не жаловался на своё здоровье при племяннике, зато живо интересовался его творчеством. Для Рокота именно он был фаном номер один.

Полгода назад дяди не стало. Причём вовсе не из-за диабета. К чему были все эти годы страданий и борьбы с болезнью, операции, инсулиновые шприцы? В какой-то момент Жизнь отвернулась от него, может, чтобы своим выдохом расправить лёгкие недоношенного новорождённого, или задержалась на несколько секунд, умиляясь, как слепые котята тычутся розовыми носами в пушистый живот матери-кошки в поисках вожделенного молока, как бы то ни было, её вредная сестрёнка на мгновение перехватила инициативу, но этого хватило. За считанные дни дядю свела в могилу, непонятно откуда взявшаяся неоперабельная глиобластома.

– Я сейчас буду говорить о банальных вещах, но ты всё-таки послушай человека, который теперь смотрит на эти банальности под абсолютно другим углом, нежели ещё пару месяцев назад, – говорил дядя Влада незадолго до того, как лёг на операционный стол, с которого уже не поднялся. – Когда узнаёшь, что жизнь висит на волоске, и он вот-вот лопнет, начинаешь испытывать горькое разочарование.

– Задумываясь о прошлой жизни, чем лучше не заниматься для собственного спокойствия, – уточнил дядя, хохотнув, но тут же снова посерьёзнел, – я понял, что большую часть отведенного мне времени утекло в пустоту… из-за лени, страха и собственной глупости. И винить здесь некого, кроме самого себя. Наверно, если бы я точно знал дату своей смерти, то вряд ли с такой же лёгкостью прожигал дни, с чувством обманчивой неизвестности, мол, да что со мной может случиться, ещё всё успею. Если бы я знал… Я распланировал бы каждый год, чтобы ни одна минута не проскочила мимо. Я прожил бы жизнь достойней. Не откладывал бы мечты на завтра. Мне осталось недолго и я понимаю, что толком ничего не успел. Если бы я знал… – он закашлялся. – Как много «бы»… Не повторяй моих ошибок. Незнание не даёт право на безделье. Помни о смерти. Пусть ты сейчас даже приблизительно не знаешь дату своей кончины, но смысла нет спорить с тем фактом, что с каждым днём она неумолимо приближается. Поэтому живи всласть, но помни о смерти. Уж она-то точно помнит о каждом из нас.

Влад активно кивал и поддакивал, старательно отводя взгляд от знакомого с детства, теперь жутко изменившегося, осунувшегося лица с запавшими глазами, но до конца осознал смысл дядиных слов, только глядя, как горсть земли с его ладони ссыплется на крышку гроба. Его жизнь песочные часы, которые никто не перевернёт, когда песок стечёт на дно. И даже в те моменты, которые выпадают из его памяти или смешиваются с хмельными наваждениями, песок не перестаёт сыпаться.

***

Больше никто не держал Рокота в этом пыльном городском мире. Дядя был последним. Когда Владу исполнилось десять, отец ушел из семьи, оставив несмышленого отпрыска на растерзание психически неуравновешенной матери. С ней невозможно было долго находиться наедине, но и деться из тесной однушки маленькому Владу было некуда. Вечные упреки, скандалы, заламывание рук и наигранные слезы сводили с ума. Порой мать била его из-за всякой ерунды. Однажды она увидела, как он смывает гречневую кашу в унитаз. Каша была подгорелая, несолёная и в целом отвратная, но недоеденной её оставлять было нельзя. Это спровоцировало бы новый скандал на тему: “Свинья не благодарная! Мама горбатится у плиты весь день, а ты, скотина, не жрёшь!” Конечно, никто у плиты не горбатился. Ели они в основном консервы и быстро приготовляемую пищу. Даже эту гречу, нужно было просто залить кипятком, накрыть крышкой и вуаля, через пятнадцать минут чудо-кашка готова, но и её мать умудрилась испортить. В тот раз она разбила ему нос, ударив наотмашь тыльной стороной ладони. Потом ещё долго Влад ходил с синяками под глазами, терпя издёвки и насмешки одноклассников. Порой ему хотелось сбежать из дома. Но голос разума каждый раз отговаривал его и просил ещё немножко потерпеть. Или это трусость и страх неизвестного заставляли его ждать, но в любом случае Влад дождался – поступил на физмат в политехнический государственный университет. День зачисления, наверное, стал лучшим за всю прожитую им жизнь. Он собрал все свои вещи, которые уместились в школьный рюкзак, и переехал в университетское общежитие. К матери он больше не вернулся. Она не стала его искать, да и он ни разу не ощутил уколов совести или тоски по дому. Обоих устраивало такое положение дел. Рокот даже не знал, жива ли мать сейчас.

Отца Влад простил. Он понял, почему папа оставил его. Прочувствовал причину на собственной шкуре. Они встречались несколько раз. Нельзя сказать, что завязались, какие-то дружественные отношения, но, по крайней мере, они общались. У отца появилась другая семья, от которой он успешно скрывал штамп в паспорте и наличие сына. Рокоту он прямо сказал, что не может часто с ним видеться, чем впрочем, вовсе не огорчил сына.

Друзей у Рокота не осталось. Ту парочку забулдыг, с которыми он несколько раз выпивал в баре трудно было назвать даже знакомыми. Задаваясь вопросом: “А были ли у меня когда-нибудь настоящие друзья”, – он не мог дать стопроцентный утвердительный ответ.

Ни родни, ни друзей. Руки развязаны, совесть чиста. Как змея кожу, Влад собрался содрать с себя прилипчивые ярлыки и воспоминания, пахнущие портвейном и кислым потом, и обновлённым, уехать прочь из этих мест. Единственное, чего ему будет не хватать на природе – это звуков живой рок-музыки из качественных колонок с вывернутой на полную мощность ручкой баса. Вряд ли Кори Тейлор или Джеймс Хэтфилд решатся когда-нибудь провести тур по российской глубинке в поисках новой аудитории. «Master of puppets – village edition» – под аккомпанемент мычания и блеяния с соседнего поля – стопроцентный хит.

***

Рокот вскинул голову, проводив недовольным взглядом шумную стайку школьников, возвращавшихся домой после второй смены. Упрямая длинная чёлка, вновь налезла на глаза. Автоматическим движением Влад заправил непослушные волосы за правое ухо. Достав из рюкзака бутылку с водой, он встал, потянулся и небрежно бросил газету на лавку. Нагревшаяся вода не принесла должного удовлетворения, еще больше испортив и так пасмурное настроение Влада. Он просматривал уже пятую газету, но так и не нашел ни одного подходящего варианта, куда бы он хотел пристроить свои кости.

Налетел порывистый ветерок, весь день до этого плутавший между деревьев и начал играть газетными листами. Назабавившись он исчез, оставив газету открытой на предпоследней странице, где Рокот увидел слегка размытую фотографию двухэтажного дома из белого кирпича. Закрыв бутылку, он медленно опустился на лавку, не отрывая взгляда от фото.

Дом выглядел дряхло. Кирпич от времени изрядно посерел, местами обкрошился. Окна закрыты ставнями, покрашенными когда-то в голубой цвет, но сейчас краска потускнела и облупилась. Черная крыша, наверняка, зияет прорехами – видна темная мокрая дорожка перед дверью. Потертые ставни и скособоченная дверь придают дому вид усталого престарелого монстра. Перед домом, укрытый высокой травой, колодец – классически сложенные друг на друга квадратом брёвна. Правда, без свай и ворота. Рокоту казалось, что дом затаился, посматривая вокруг через щели в ставнях, в ожидании нового хозяина.