Месть Самурая

«Ауди» медленно катила по дорожке за своим обладателем. Услышав за своей спиной громкие щелчки, он оглянулся и бежал с головой, повернутой назад. Так было недолго и упасть, что произошло, как только Самурай надавил на спусковой крючок в третий раз.

Чок! Для разнообразия выстрел был произведен Жукову куда-то в область сердца, а уж потом Самурай поравнялся с ним и добил. Секунды полторы покойник не сбавлял скорости, словно надеялся добежать куда-то. Куда? Зачем? Самурай не спросил, а Жуков не ответил. Оступился, споткнулся и упал: некрасиво, нелепо, беспорядочно, как никогда не падают в кино даже отрицательные герои. Всем хочется умереть красиво, пока они живы. Когда же приходит смерть, становится не до таких мелочей.

– Физкульт-привет, – сказал Самурай, на ходу завязывая полотенце с пистолетом в узел.

Добежав до берега, он, не снимая кроссовок, прыгнул в воду и поплыл, будоража зеркальную поверхность озера. Глубина его составляла тридцать метров, дно было песчаное, с множеством бьющих из-под земли ключей, так что никакие водолазы не смогли бы отыскать на дне утопленный пистолет, да и что бы это дало, учитывая стертые полотенцем отпечатки пальцев?

Доплыв до середины, Самурай сбросил кроссовки, а потом избавился от пистолета. Несколько раз он переворачивался в воде на спину, чтобы проследить за происходящим на берегу. Машина уже не ехала, а стояла, уткнувшись мордой в парковую скамейку. К лежащему на дорожке телу приближался бегун, но ему еще только предстояло обнаружить, что Жуков свалился не в обмороке и не от сердечной недостаточности. Времени до прибытия полиции было предостаточно.

Выбравшись из озера, Самурай поднялся по песчаному откосу и углубился в камышовые заросли чуть левее ивы, спаленной молнией. Там он оделся, тщательно побрился механической бритвой, натянул на голову дурацкую кепку с гнутым козырьком, сел на велосипед и покатил прочь. Ему предстояло проехать километров десять до следующего тайника с другой одеждой и ключами от автомобиля. Потом получить деньги от заказчика, еще раз изменить внешность и покинуть очередной город, в котором он совершил очередное убийство очередного человека. Привычное занятие пока что не превратилось для Самурая в рутину, и он надеялся, что этого не произойдет, а если произойдет, то не скоро. Потому что больше ему нечем было заполнить пустоту собственной жизни.

Он жил так, словно давным-давно умер. И там, где у обычных людей трепещет душа, у него был провал, пустота, черная дыра. Убивая других, он не заметил, как убил себя.

Глава вторая

Прошлое и настоящее

Мы не будем описывать здесь, как, где и чем жил Самурай на протяжении тех трех месяцев, что минули со дня его памятного заплыва, тем более что сам бы он не одобрил такое начинание. Не понравилось бы ему и то, если бы автору вздумалось привести здесь название города, в котором он объявился в сентябре, когда лето и осень еще не решили, кому из них править, а кому ждать своей очереди. Ведь это был город его детства. Там все началось, и оттуда было бы проще всего проследить жизненный путь самурая, чего он категорически не желал.

Достаточно сказать, что в городе имелась своя площадь Ленина с памятником (гранит, кепка, распахнутое пальтецо по колено), центральная улица имени какого-то революционного деятеля, два театра, цирк (не путать с театром), много так называемых коммерческих вузов, один так называемый государственный университет, должное количество школ и детских садов (отличающихся номерами), трамвайный и троллейбусный парки, просто парки, следственный изолятор и даже самая настоящая тюрьма, возведенная почему-то прямо в центре, напротив свеженького храма с блестящими луковками куполов.

Все это было настолько похоже на любой другой промышленный город-миллионщик, что посторонний не нашел бы здесь ничего примечательного и, тем более, достопримечательного. Для Самурая же городские пейзажи, проплывающие за окнами такси, имели особый, сокровенный смысл, поскольку со многими из них, если не со всеми, были связаны какие-то воспоминания.

Они, воспоминания, нахлынули на него с особой силой, когда он высадился из такси в квартале от своего дома, чтобы немного пройтись пешком и поностальгировать по безвозвратно ушедшему детству. Он прошел мимо величественного здания научно-исследовательского института с барельефами и колоннами, пересек наискосок чахлый сквер и, нырнув в арку, очутился в знакомом до слез дворе. Здесь воздух, свет, все было иным, особенным, но по лицу Самурая никто не сказал бы, что он испытывает какие-то необычные чувства. Выражение его было каменным, равнодушным. Если он и разрешал себе некоторые эмоции, то все равно держал их под контролем.

Как и самого себя.

Всю свою жизнь.

Это походило на ощущение, когда постоянно сдерживаешься, чтобы не расплакаться. Стискиваешь зубы, гонишь лишние мысли и живешь дальше. Потому что исправить что-либо или начать сначала невозможно.

С непроницаемым лицом Самурай миновал подъезд, в котором некогда обитала его первая любовь… миновал скамейку, на которой едва не окочурился после первой в своей жизни папиросы с травкой… машинально поздоровался с не узнавшей его тетей Клавой… вежливо отодвинул ногой жирного кота, разлегшегося перед подъездной дверью… приложил было пальцы к кнопкам кодового замка… и застыл. За годы скитаний он забыл цифры.

Выручил сосед, заметно сдавший дядя Валера, который когда-то был похож на Шурика из «Кавказской пленницы», а теперь сам походил на человека, только что освободившегося из плена у чеченцев.

– Вы к кому? – спросил он сварливо. – Не перепутали парадное?

Самураю всегда было смешно слышать, как жильцы именуют свои грязные, заплеванные, облупленные подъезды парадными, будто бы в них имелся другой ход, черный, используемый чернью.

– Нет, – сказал Самурай. – Я к Константиновым.

– Колька? – определил дядя Валера, близоруко щуря глаза за стеклами очков.

– Я кого-то вам напоминаю?

– Обознался, значит?

– Бывает.

Самурай вошел в открывшуюся дверь и огромными прыжками поднялся наверх, чтобы семенящий позади дядя Валера не успел стать свидетелем его встречи с родителями.

Открыла мать. Он не сразу узнал ее и в первое мгновение опешил:

– Мама? Ты постриглась?

– Еще два года назад, – машинально ответила она, после чего опомнилась и бросилась Самураю на шею.

– Сынок! Ой, ноги не держат… Что же ты не предупредил? Я бы приготовила тебе что-нибудь вкусненькое…

– У тебя все вкусное, мама.

Самурай бережно оттеснил ее вглубь прихожей и захлопнул дверь, отгородившись от соседей. Это был его мир, куда никого не хотелось впускать, даже мимоходом.

Он был у родителей поздним ребенком, и теперь матери было за шестьдесят, а отцу – под семьдесят. Всякий раз, когда Самурай вспоминал об этом, его сердце тоскливо сжималось. Он почти желал погибнуть раньше, чем доведется хоронить родителей. С другой стороны, было бы слишком жестоко с его стороны обойтись с ними подобным образом. Он и так редко радовал их в молодости, а теперь и вовсе забросил. Не хотелось видеть, как они дряхлеют и старятся. Одних телефонных разговоров хватало. Мать всегда рассказывала о погоде и обсуждала политические события, заменяющие ей личную жизнь. Отец непременно оперировал десятком одних и тех же прибауток и парой стишков, которые цитировал словно в доказательство того, что все еще ясен умом и силен памятью, хотя эффект получался прямо противоположный.

– Кто стучится в дверь ко мне с толстой сумкой на ремне? – прогудел он, появляясь в прихожей в майке поверх кучной седой поросли на груди.

– Коленька приехал! – провозгласила мать, словно он мог не узнать родного сына.

– Вижу, что Коля, не слепой. А поворотись-ка, сынку. Дай поглядеть на тебя.

– Здравствуй, папа.

Обнимая отца, Самурай внутренне сжался, ощутив под пальцами ослабшую, сильно сдавшую плоть.

– Ты надолго к нам, сынок? – спросила мать.