Страница 4 из 15
Прошло уже почти четверть века с тех пор, когда трое друзей, тогда еще совсем молодых ребят, приехали в глухое село, в храме которого служил старый опытный архимандрит. После службы он ласково принял юных алтарников, говорил с ними на разные темы и только после, как бы между прочим, ответил на главный вопрос, ради которого они ехали: «Тебе и тебе быть протоиереями, поезжайте поступать в семинарию к преподобному Сергию. А тебе, – архимандрит посмотрел в сторону третьего, – тебе быть монахом, это твой путь».
Так будущий отец Нафанаил узнал свою судьбу.
– Ну не хотел я жениться, никогда не хотел. Не видел себя в качестве мужа и главы семейства, – говорил отец Нафанаил так скорее потому, что рос сиротой, не знал отца и не представлял себя в этой роли. – Но и монахом я себя никогда не видел.
Пока друзья учились в семинарии, будущий отец Нафанаил примерялся к новому для себя образу жизни, ездил по монастырям, подолгу трудился на послушаниях и в конце концов пришел к владыке за благословением об определении на жительство в один из епархиальных монастырей. Владыка к тому времени уже знал и его самого, и о желании молодого человека стать монахом. Потому вскоре совершил над ним постриг, а через несколько месяцев рукоположил в первый священный сан. Приблизительно тогда же, окончив учебу в семинарии и женившись, стали священниками и двое его друзей.
Хотя будущего отца Нафанаила я знал еще мирянином, но по-настоящему мы подружились, когда он пробыл в монашестве уже около семи лет.
Батюшка часто восклицает:
– Да какой я монах? Настоящие монахи постоянно пребывают в молитве, а я в строительстве. Те умной молитвой мир спасают, а я молюсь о кирпичах с гвоздями.
К тому времени благодаря его незаурядному уму и кипучей энергии возобновилась монашеская жизнь одного из старинных русских монастырей, основанных еще до старообрядческого раскола. Потом его благословили в наших местах строить храм и детскую школу. Вот тогда мы с ним и сошлись.
Еще задолго до моего священства, помню, ехал из Москвы электричкой. Рядом со мной сидели и разговаривали между собой двое мужчин; как я потом понял, возможно, это были монахи или монастырские послушники. Говорили они громко, и я невольно подслушал их разговор.
– Нет, ты знаешь, я был уверен, что отец Аристарх не встанет. Так болеть, так болеть… – изумленно покачивая головой, дважды повторил один из собеседников. – А вот поди ты, встал и снова служит. А батюшка Лука, а отец Варсонофий? Ну ты посмотри, что не монах, так обязательно больной. Страдает, кажется, вот-вот помрет, а Господь держит на земле и не отпускает. Видать, любит он нашего брата. А поскольку тому, древнему монашеству нам не уподобиться, вот Отец Небесный и смиряет нас, сегодняшних, через болезни. Видать, такой уготован нам путь спасения через страдания.
Когда мы подружились с отцом Нафанаилом, я и припомнил тот разговор в электричке. За несколько лет в монашестве он, в общем-то человек некрепкого здоровья, серьезно заболел. Возможно, из-за постоянного поста в его организме что-то сломалось. Буквально в течение года он, и так будучи склонным к полноте, сильно поправился и периодически вынужден был ложиться в больницу. Я видел, как батюшка питается. Большую часть его рациона составляют таблетки, их он ест горстями. Лишний вес заставил моего друга отказаться от активного образа жизни. Ему тяжело ходить, подниматься по лестницам. Садясь, он нередко засыпает.
И параллельно с этим я наблюдаю в нем удивительные изменения. Наверное, оттого, что он смиряется со своим положением, постоянно подшучивая над собой, в нем все больше и больше проявляется какая-то детскость. Не в плане разумности или адекватности поведения, а в отношениях к миру и людям. Мы, я сужу по себе и по его друзьям, стареем, нас больше заботят семейные проблемы, наши дети. А отца Нафанаила беспокоят проблемы кого угодно, только не его собственные.
Помню, как навещал его в гастроэнтерологическом отделении областной больницы. Он обрадовался моему приходу, стал было расспрашивать о новостях, но поговорить по-хорошему, не отвлекаясь, нам не удалось. Постоянные звонки: «Батюшка! Мы узнали, что вы в больнице, – а как же быть с тем, о чем я вас просила?» И начинается разговор про чужие болячки, лекарства, о том, где добыть денег на операцию такому-то. Отец Нафанаил то и дело сам кому-то перезванивает, просит какого-то врача принять такого-то больного. У кого-то, тысячу раз извиняясь, просит денег еще для кого-то, ему наверняка даже не знакомого.
Болезнь моего друга в глазах звонящих – просто досадная помеха тому, чтобы батюшка как можно раньше решил их проблему. Прощаясь, мы обнимаемся, и на выходе он сует мне в руку целый список имен:
– Так некстати заболел. Уж не сочти за труд, на литургии помолись об этих людях, им очень нужна молитвенная поддержка.
– Батюшка, а сам что? Ты же монах, твоя молитва куда как выше.
– Когда я еще в храм попаду? Да и какой я монах? – отмахивается отец Нафанаил. – Настоящие монахи постоянно пребывают в созерцании своих грехов и плачут о них. А я, ты же видишь, совсем осуетился.
Всякий раз, когда отца игумена переводят с одного места служения на другое, вместе с ним едет и его старый школьный товарищ Лешка. В свое время Алексей, как и многие наши соотечественники, с огромными сумками в руках рванул за кордон в поисках счастья и дешевого ширпотреба. В этом поиске судьба забросила его аж в Южную Корею. Забросила и оставила на десять лет по приговору тамошнего суда. Лешка страсть как не любит говорить на эту тему, особенно о том, что он там натворил, зато однажды рассказал мне о корейской тюрьме.
Камеры там по большей части одиночки, мебель самая обычная, дверь зарешечена. Что-то наподобие тюрем, какие мы привыкли видеть в американских фильмах. Но восточные люди изменили бы себе, если бы не привнесли в тюремную жизнь некий свой непередаваемый восточный колорит. Все окна из камер смотрят во внутренний двор. Во дворе, в самом центре, стоял эшафот с виселицей. И хотя он не помнит ни одного случая публичной казни, веревку на виселице регулярно меняют и периодически проверяют механизм, при помощи которого открывается люк под ногами осужденного. Всякий раз, когда человеку хочется посмотреть на небо, перед его глазами постоянно маячит развевающаяся на ветру веревка.
Кран, из которого можно пить воду, устроен очень оригинально. Какой-то корейский шутник придумал разместить его прямо в унитазе. Причем так низко, что для того, чтобы попить или умыться, голову приходилось засовывать чуть ли не в унитаз. В душевую не водили, и помыться из-под такого крана тоже невозможно. Вентиляция работает плохо, специально или нет – непонятно. Зато через некоторое время все тело осужденного начинает покрываться болячками. У Лешки – не знаю, каким образом он его раздобыл, – имелся маленький кусочек резинового шланга. Он натягивал его на сосок от крана и периодически обливал себя холодной водой. Есть давали один рис и часто били. Поэтому, хотя людей официально и не казнили, случаи самоубийства происходили постоянно. Он помнит, как однажды, сговорившись между собой, в разных камерах одновременно удавились семеро китайцев.
– А я хотел выжить, – продолжал Лешка, – мечтал вернуться на родину. И именно там, в далекой Корее, впервые задумался о Боге. Почему-то человек так устроен, что пока он сам себя мордой в унитаз на засунет, молиться не начнет. В обмен на улучшение условий содержания от меня постоянно требовали признания в каких-то не совершенных мною преступлениях. В ответ я требовал свиданий с консулом и пересмотра моего дела.
На родине про Лешку, такого же сироту, как и отец Нафанаил, все давно забыли. Все, кроме его старинного школьного приятеля. Батюшка обивал пороги высоких учреждений и все писал, писал запросы в разные ведомства с просьбой помочь другу.
– Наконец меня вывели из камеры и провели в допросную, – вспоминает Лешка. – Корейский тюремщик снова стал предлагать признаться во всех грехах, которые я не совершал. И потом, после моего молчания, объявил, что дело мое пересмотрено и вместо положенных десяти лет я приговариваюсь к трем годам заключения, которые уже отсидел. Потому меня немедленно освобождают из-под стражи и выдворяют из Южной Кореи. Когда наш самолет прилетел в Москву, в аэропорту меня встречал отец Нафанаил. Я был изможден настолько, что самостоятельно идти уже не мог. Тогда он взял меня на руки, словно ребенка, и понес.