Страница 4 из 19
Стрихнин передал распоряжение по телефону и, прежде чем Световитов вошёл в кабинет, успел сказать с нарочитой убеждённостью:
– Совершенно с вами согласен. Я это определил сразу, а потому был иногда особенно строг к нему, чтоб не расхолаживался в наших пенатах. У него в развёрнутом полку в Германии, небось, личного состава побольше, чем во всей дивизии.
– Товарищ генерал-лейтенант, разрешите обратиться к командиру дивизии? – чётко проговорил подполковник Световитов и, получив разрешение, доложил: – По вашему приказанию прибыл!
– Ну что ж, Андрей Фёдорович, – сказал Стрихнин. – Комиссия высоко оценила ваши способности и потенциальные возможности. Вам действительно тесны рамки полка сокращённого состава, а потому, покидая дивизию, я сдаю командование вам.
Стрихнину теперь очень хотелось выдать это решение за своё, но он не мог исключить того, что там, наверху, возложить командование дивизией на Световитова решили не без консультаций с генерал-лейтенантом, возглавлявшим комиссию. Он не ведал только одного – решение принято назначить Световитова комдивом или поручить лишь временное исполнение должности до назначения нового командира.
Световитов не сразу поверил в то, что сказал Стрихнин. Он несколько оторопело огляделся. Генерал-лейтенант тепло улыбнулся ему, улыбался и Посохов. А вот начальник политотдела, продолжая теребить какой-то листок бумаги, смотрел в одну точку перед собой, не решаясь поднять глаз на нового, пусть даже временного комдива. Впрочем, планов высокого начальства в кабинете никто не знал, кроме генерал-лейтенанта, который первым подошёл к подполковнику и поздравил его так, как поздравляют с новым назначением…
– Теперь собирайтесь в Москву… Необходимо пройти ряд собеседований, в том числе и в Центральном комитете партии – сказал он.
– Есть собираться в Москву!
Генерал-полковник Григорий Александрович Рославлев с интересом просматривал личное дело офицера, который должен был с минуты на минуту прибыть к нему на беседу.
«Неужели тот самый Андрей Световитов? – гадал он, пытаясь вспомнить что-то далёкое, почти позабытое. – Окончил Калининское суворовское военное и Московское высшее общевойсковое училища, отец – писатель, – отмечал он. – Да, всё как будто бы сходится».
В личном деле была подробно расписана служба офицера, но всё это не имело отношения к той внезапной догадке, которая взволновала генерала и взволновала совершенно не случайно. Его внимание было приковано совсем не к тем данным, которые необходимы для беседы по поводу нового назначения офицера на высокую должность, а именно к тому, что вызвало воспоминания.
«Похоже, это действительно Андрей Световитов, который ещё курсантом ухаживал за Алёнкой, и чуть было не стал моим зятем?», – размышлял он.
По поводу Световитова звонили и его старинный друг генерал-лейтенант Чернопятов, и генерал-лейтенант Неелов, в бытность которого начальником Московского ВОКУ, он, Рославлев, командовал курсантской ротой. Сейчас удивлялся, как не обратил внимания на фамилию, которая была знакома. Решил, что речь идёт об однофамильце? Но фамилия довольно редкая. Скорее он просто предположить не мог, что, казалось бы, недавний курсант, мог уже пять лет откомандовать полком и теперь рассматриваться в качестве кандидата на должность командира соединения.
Родители долго считают своих сыновей и дочерей детьми. Не мог и Рославлев осознать, что его дочь Алёна уже выросла, не мог осознать даже несмотря на то, что у неё был сын. Всё считал маленькой, а потому и не соотнёс Световитова, представленного к назначению на должность командира соединения, с тем Световитовым, коего, казалось бы, совсем недавно знал курсантом.
Подполковник Световитов должен был вот-вот прийти на беседу. Рославлев знал, что он попал в какую-то неприятность, которая и заставила вспомнить о нём, направленном после пяти лет службы в Группе Советских войск в Германии в должности командира гвардейского мотострелкового полка, на полк сокращённого состава в кадрированную дивизию. Вспомнили и решили, что он, в офицерской молодости своей участник боевых действий, имеющий боевые награды, достоин значительно большего, нежели полк сокращённого состава, тем более, компетентная комиссия убедилась в его полной невиновности в чрезвычайном происшествии.
Когда принесли личное дело офицера, Рославлев сразу обратил внимание на фотографию. Лицо показалось знакомым. Он посмотрел на год выпуска Световитова из училища. Этот год был памятен окончанием школы его дочерью Алёной. Ну, а данные о родителях прочитал так, для порядка. Всё совпало.
«Когда же это было? – прикинул Рославлев. – Да, уж, пожалуй, с десяток лет прошло. Если точно – одиннадцать, ведь Алёна в тот год окончила десятый класс, а Световитов перешёл на четвёртый курс Московского ВОКУ, то есть ступил на последнюю ступеньку перед офицерским званием.
Рославлев не раз вспоминал их чистый, светлый и красивый роман. А причины для таких воспоминаний и для некоторых сожалений были. Он до сих пор толком не знал, почему вдруг, ни с того ни с сего, произошла размолвка, причём произошла она буквально накануне того дня, когда Андрей, новоиспечённый лейтенант, собирался, по словам Алёны, просить её руки.
Впрочем, начинался роман не так уж и гладко. Это ведь для теперешнего возраста Алёны и Андрея разница в четыре года не имеет значения. А тогда! Ей было шестнадцать, а ему – двадцать лет. А потому, когда на одном из танцевальных вечеров в Военном санатории Эшери (впоследствии, в годы демократии превращённом в руины грузинскими мастерами разрушать и уничтожать и не способными что-либо создавать), Алёну стал усиленно приглашать почти на каждый танец молодой человек, явно старший её по возрасту, это вызвало некоторую озабоченность. Рославлев отдыхал с женой и дочерью. А тот активный молодой человек – с отцом. С отцом-то и поговорил Рославлев однажды, впрочем, поговорил более чем деликатно. Отец, как выяснилось, был писателем, причём военным писателем. Он успокоил, с полной уверенностью заявив, что сын правильно воспитан и ни в коем случае не позволит ничего такого, что не должен позволять юноша в отношении совсем ещё юной девушки.
Знакомство продолжилось и после возвращения в Москву. Андрей почти каждое увольнение проводил у Алёны в гостях, и стал в их доме почти своим, но вдруг произошло что-то такое, о чём Алёна отказалась говорить, заявив только, что более не хочет даже слышать об Андрее.
«Что же стряслось? – попытался вспомнить Рославлев. – И почему до сих пор не покидает чувство некоторой досады оттого, что случилось всё так, как случилось?».
Это чувство не проходило ещё и потому, что Алёна не раз, то вскользь, то прямо заявляла, что жалеет о размолвке с Андреем. И вот теперь она одна, но одна вовсе не потому, что нет поклонников – их хоть пруд пруди. Одна, потому что нет любви, а испытание, свалившееся на её ещё не окрепшие плечи, дало представление о том, что такое Любовь в высоком смысле этого слова.
Размышления прервал телефонный звонок. Порученец доложил, что прибыл подполковник Световитов и попросил разрешение представить его.
– Пусть заходит, – сказал Рославлев. – А в вашем присутствии необходимости нет. Сам представится.
Дверь открылась и на пороге длинного, вытянутого вдоль окон кабинета с длинным столом и рядом стульев по бокам, появился высокий подтянутый военный, с очень молодым, чем-то даже юным лицом. Русые волосы, добрые глаза, открытый взгляд и поразительная выправка, которой могут похвастать, пожалуй, только общевойсковые командиры, а среди них, в первую очередь, кремлёвцы.
– Товарищ генерал-полковник, подполковник Световитов прибыл для беседы, – доложил офицер, которого Рославлев узнал бы, наверное, сразу, даже если бы не успел ознакомиться с личным делом.
Да, он возмужал, несомненно, возмужал. В движениях – уверенность, во взгляде – твёрдость, и никакого подобострастия, никакой робости перед высоким начальством. Рославлеву в этом кабинете приходилось видеть всяких, приходилось видеть и таких, которые готовы были вползать и выползать на четвереньках, поминутно кивая головами по поводу и без повода, напрасно надеясь тем самым снискать благорасположение.