Страница 12 из 19
– А как вас зовут? А вы едете в Кисловодск или Пятигорск?
В ответ прозвучал тоже девичий, мелодичный голос:
– Меня зовут Света, а тебя?
– Даша, – ответила дочь и тут же повторила вопрос: – Так вы в Кисловодск?
– Нет, мы едем с родителями в Пятигорский военный санаторий.
– Вот как!? Здорово! Мы тоже в санаторий, – сообщила Даша и тут же уточнила: – Только мы с папой не по путёвке. По путёвке он уже отдыхал там совсем недавно. А теперь в командировку едет, а меня взял с собой, чтобы показать Северный Кавказ, но жить мы будем в санатории. А вы, значит, отдыхать? А как зовут вашего брата?
Даша говорила безумолку. Через несколько минут, когда поезд простучал по мосту через Яузу, и вдали открылся монастырь, девочки уже окончательно освоились.
Теремрин мельком видел на платформе милую и очаровательную девушку, которую, как выяснилось, звали Светланой. Она садилась в поезд вместе с родителями и братом. Вагон был спальный, так называемый, «горбатый», потому что он чуточку меньше обычных отечественных вагонов; теснее в нём и купе, в которых устроены одна над другой две полки. Была и третья, промежуточная, прикреплённая к верхней, в России не используемая. С противоположной стороны купе – кресло. В поезде, который выходил в Кисловодск из Москвы утром, в ту пору были «горбатые» спальные вагоны, а в том, что отправлялся в 0 часов 40 минут, – обычные. Всё это Теремрин изучил досконально, потому что частенько ездил отдыхать в Пятигорский военный санаторий. Он устроился в кресле и стал задумчиво наблюдать за уплывающими назад привокзальными строениями. Вскоре они закончились, промелькнули корпуса завода «Серп и Молот» и нитки трамвайных путей, ускользающие под мост, по которому шёл, набирая скорость поезд. Теремрин радовался, что Даша, отвлечённая новыми впечатлениями, наконец, успокоилась и перестала переживать свой отъезд из дома отдыха, где остался Димочка Труворов, с которым ей никак не хотелось расставаться. Накануне Теремрин, сделав вид, что ничего не знает об увлечении дочери, объявил ей об отъезде, чем вызвал слёзы. Он напомнил Дашеньке, что она давно просилась на Северный Кавказ, мечтала посмотреть города Кавказских Минеральных Вод, и постепенно убедил согласиться на поездку. Лишь в поезде Даша немного оттаяла, даже нашла себе подружку. Таким образом, первая и самая главная проблема, отступила на какое-то время.
Даша ушла в гости к новой своей подруге в соседнее купе, и Теремрин, подумав, что ничего не сможет решить до разговора с Ириной, подвинул к себе рукопись генерала Посохова, переданную ему Алексеем.
Некоторое время равнодушно смотрел на неё, затем открыл без особого желания, ожидая встретить сухое и скучное перечисление событий. Алексей Посохов сообщил, что читал только главу, посвящённую Можайскому десанту. В основном весь сыр бор получился именно из-за неё.
Но внимание привлекла уже первая страница повествования.
Генерал Посохов писал по-военному чётко и точно, причём повествование было весьма откровенным:
«Происхождение моё и самому мне малоизвестно. Помню, что мать звали Анной, чаще Аннушкой, во всяком случае, так называл её барин, в поместье которого она служила по дому. Даже отчества матери в памяти не осталось.
Родился, по всей вероятности, в помещичьей усадьбе. Кто был отец, что случилось с ним? Об этом мне никто и никогда не говорил. Стоял помещичий дом на возвышенности, с которой хорошо была видна церковь Спаса и всё село Спасское, открывалась и широкая пойма реки Теремры с затонами, которые звались Тихими. От них, должно быть, и село когда-то раньше именовалось Тихими Затонами…».
Теремрин, поражённый прочитанным, оторвался от рукописи.
«Спасское, Тихие Затоны, Теремра», – мысленно повторил он и стал лихорадочно рыться в своём чемодане, разыскивая номер кадетского журнала, который взял с собой. Он нашёл журнал, раскрыл его на воспоминаниях генерала Теремрина.
«Где же, где я прочитал об Аннушке? Вот же, вот!».
Он обратился к рукописи деда:
«В гостиную вошла Аннушка, моя нянечка, которая появилась в нашей усадьбе ещё совсем девчонкой вскоре после смерти моей матери. Отец взял её в няни, – писал Алексей Николаевич Теремрин, – потому как было мне тогда годика три всего. Но она прижилась в доме, привязалась ко мне и даже больше всех плакала, когда отец увозил меня в Воронежский кадетский корпус, словно прощаясь с сыночком своим. Так и причитала, мол, как там будет её сыночек, то есть я, один на чужбине, то есть на казённом коште. К этому приезду моему Аннушка чем-то неуловимо переменилась, и в поведении своём, по отношению к моему отцу, стала проще. Я с удивлением узнал, что зимой она родила мальчика. Странно. Замуж, как знал я, она не выходила. Впрочем, моё ли то было дело!?».
Теремрин пробежал глазами несколько абзацев и вновь остановил своё внимание на фразе:
«Усадьба стояла на высотке – тогда я уже привыкал к армейским названиям возвышенностей… За прудом, на взгорке, церковь Спаса. От неё и названии пошло – Спасское».
Собственно, последние фразы уже ничего нового не давали. Он ведь сам хорошо знал эти места, вырос там и, конечно, навечно врезались в память и река Теремра, и церковь Спаса, и село Спасское, и Тихие Затоны. Генерал Теремрин, его дед, и генерал Посохов писали об одних и тех же местах и об одной и той же усадьбе.
Он перевернул страницу рукописи и нашёл ещё одно подтверждение: «Был у помещика сын Алексей, который приезжал на каникулы сначала юнкером, затем офицером. Ко мне он относился очень хорошо, привозил из города подарки, часто играл и рассказывал всякие военные истории. Судьба его мне неизвестна. Знаю, что перед самой войной он женился на дочери местного священника – отца Николая, а потом началась Первая мировая… Он воевал, но после войны, когда началась революция, больше уже в усадьбе не появлялся, хотя у него и родился сын. Впрочем, лет тогда мне было слишком мало, и не всё я запомнил, потому что многое просто и незачем было запоминать. Знаю также, что местные сплетницы судачили, будто я – сын барина, но слышал о том лишь краем уха, ибо в глаза мне такое говорить побаивались – а ну как барину скажу».
Теремрин зачитался воспоминаниями. В них рассказывалось, что в тот год, когда Посохов потерял мать, зверствовал в округе красный комиссар Вавъесер. Его отряд застал помещика Теремрина врасплох в его господском доме. Дом окружили, и комиссар требовал, чтобы его помещик немедленно вышел из дому. Даже послал за ним двух карателей. Но в ответ прогремели выстрелы, и оба пали замертво уже почти на пороге дома. Вавъесер поскакал прочь, но и его достала пуля. Он слетел с лошади и по-бабьи завыл на всю округу, но, как потом говорили, рана оказалась не смертельной.
«Когда началась перестрелка, барин – это я хорошо помню – крикнул матери, чтоб бежала через двор в лес, – и уже вдогонку: «Береги сына! Береги Мишутку!». Он, правда, не уточнил, чьего сына. Может, он просто велел Аннушке беречь её сына. Мы укрылись в лесу и просидели там дотемна. Мать плакала и что-то причитала. Поздней ночью мы отправились куда-то прочь от Спасского. Шли оврагами и балками, всё больше держались лесов, которых немало было в том краю. Были они, эти леса, небольшими, окружёнными со всех сторон полями».
Теремрин снова оторвался от рукописи. Как же и ему памятны леса и перелески родных мест! Но главным в рукописи было сейчас вовсе не это. Читал, и перед его глазами происходили трагические события. Он понимал, что Посохов рассказывает именно о его прадеде, судьба которого до недавних пор Дмитрию Николаевичу была практически низвестна.
«Мы с матерью ночью пришли в какую-то деревню – не то в Скородумово, не то в Пирогово. Эти названия я знал, но в ту тревожную ночь всё в голове моей перепуталось. Мать оставила меня у своих дальних родственников, а сама куда-то ушла в середине ночи, несмотря на то, что, как помню, родственники её сильно отговаривали. А вскоре вспыхнул ярким пламенем помещичий дом. Тётка моей матери утром отправилась к колодцу за водой, но тут же прибежала назад, испуганная. Она рассказала, что дом сгорел дотла, и что подожгла его Аннушка, мстя за убитого Вавъесером помещика. Сам Вавъесер, по причине ранения, спастись не успел. А потом тихо так сказала, обращаясь ко мне: «Поймали твою мамку, поймали и, говорят, убили. И тебя теперь ищут». Подручный Вавъесера, некто Брандсмауер, приказал доставить к нему буржуйского отпрыска, то есть меня, живым или мёртвым. Имена этих палачей я запомнил на всю жизнь.