Страница 312 из 335
На пороге конторы появилась Оцуру и подозвала управляющего.
– Контора не подходящее место для гостей. Не изволите ли пройти в дом? – предложил Сахэй.
– Весьма признателен, – ответил Садо. – Кому я обязан любезностью, хозяйке дома?
– Да, она желает вас поблагодарить.
– За что?
Сахэй почесал в затылке.
– Полагаю за то, что Иори не пострадал.
– Да, кстати, позовите его. Хочу с ним поговорить.
Сад, через который вели Садо, был обычным для дома богатого купца. С одной стороны сад упирался в складскую стену, но был тщательно ухожен, растения и дорожки заботливо политы. В сад была подведена проточная вода.
Осэй и Оцуру приветствовали гостя в гостиной, где были расставлены подносы с чаем, сладостями и табаком. Пахло благовониями.
Садо сел на пороге комнаты со словами:
– Проходить не буду, у меня грязные ноги.
Наливая гостю чай, Осэй поблагодарила его за спасение Иори.
– Я раньше встречал этого мальчика, – сказал Садо. – Как он оказался в вашем доме?
Выслушав рассказ Осэй, Садо сказал:
– Я только что наблюдал за Иори. Я восхищен его выдержкой и самообладанием. Мальчика с таким характером нельзя держать в купеческом доме. Не могли бы вы отдать его мне? Мы в Кокуре воспитаем Из него самурая.
Осэй не возражала.
Оцуру поднялась, чтобы позвать Иори, но он сам появился из-за Двери, где слышал весь разговор.
– Поедешь со мной? – спросил Садо.
Иори не сдержал ликования.
Садо пил чай, а тем временем Оцуру принесла одежду для Иори: кимоно, брюки-хакама, ноговицы, тростниковую шляпу – все новое. Это были первые в жизни Иори хакама.
В лучах заходящего солнца «Тацумимару» поднял черные паруса. Иори стоял у борта, размахивая новой шляпой.
УЧИТЕЛЬ КАЛЛИГРАФИИ
В квартале торговца рыбой в Окадзаки на повороте в узкий переулок стояла вывеска, гласившая: «Просвещение для юношества. Обучение чтению и письму». Вывеска была подписана именем Мука, который, видимо, был честным бедным ронином, зарабатывавшим на жизнь уроками.
Каллиграфия объявления вызывала лишь улыбку у прохожих детской корявостью, но Муку это не смущало. «Я в сердце все еще дитя, – говаривал он. – И сам учусь со своими учениками».
Переулок упирался в бамбуковую рощу, за которой находился конный манеж дома Хонды. В хорошую погоду над площадкой клубилось облако пыли от скачущих лошадей. Хонда гордились своим происхождением от легендарных воинов Микавы, военным традициям которых следовал и род Токугава.
Мука проснулся после полуденного отдыха, сполоснул лицо у колодца. Серое без подкладки кимоно больше бы подходило сорокалетнему мужчине, однако Муке не исполнилось еще и тридцати. Затем Мука направился в рощу, где одним ударом меча срубил толстый бамбук. Он промыл обрубок у колодца, вернулся в комнату, вставил в полую середину обрубка цветущий вьюнок.
– Неплохо, – сказал Мука, полюбовавшись на свою работу. Достав кисти и тушь, Мука принялся за упражнения в каллиграфии, беря за образцы оттиски с прописей Кобо Дайси. Мука значительно преуспел в каллиграфии, если судить по тому, как были начертаны иероглифы на вывеске у поворота в переулок.
– Вы дома? – спросила соседка, жена продавца кистей.
– Заходите! – пригласил ее Мука.
– Я просто хотела спросить... Я только что слышала странный треск. Не знаете, что случилось?
– Это я срубил бамбук, – засмеялся Мука.
– Я очень беспокоюсь за вас. Муж говорит, что за вами охотятся какие-то самураи.
– Не переживайте, моя жизнь и гроша не стоит.
– Такое легкомыслие! Сейчас ведь могут убить без причины.
Соседка продолжала разговор, правда на сей раз не задавая обычного вопроса о том, почему Мука до сих пор не женат. Мука не мог дать ей вразумительного ответа, хотя ссылался на то, что просто не нашел невесту по душе. Его соседи знали, что Мука – ронин из Мимасаки, прежде живший в Киото и в окрестностях Эдо. Питая страсть к наукам, он мечтал открыть в Окадзаки хорошую школу.
Молодость, мягкость натуры, честность Муки привлекали множество девушек, а также родителей, имевших дочерей на выданье.
Соседка ушла. Муке нравился этот уголок города. Здесь все знали друг друга, кипели свои страсти, на улицах постоянно устраивались то праздничные, то храмовые процессии, то похороны.
В сумерках Мука вышел из дома. На улицах Окадзаки звучали бамбуковые флейты, пели цикады и сверчки, посаженные в крохотные клетки); слышались заунывное пение слепых нищих, выкрики торговцев дынями и суси. Приглушенно горели фонари, люди в легких кимоно шли не спеша. Девушки шептались за спиной Муки.
Продавец кистей ужинал с женой, когда мимо их дома прошел Мука.
– И куда это он все ходит? – щелкнула языком жена. Учит детей по утрам, отдыхает или занимается после обеда, а вечером уходит из дома. Как летучая мышь.
– И что плохого? Холостяк. Не станешь же ты ему пенять за ночные развлечения, – усмехнулся муж.
– Снова куда-то пошел, – услышал за спиной Мука.
– И как всегда, ни на кого не смотрит.
Мука миновал боковые улочки, где обитали местные куртизанки, которые слыли одной из главных достопримечательностей трактира Токайдо. Выйдя на западную окраину городка, Мука остановился и раскинул руки, чтобы остыть. Впереди виднелась река Яхаги, через которую был переброшен мост в двести восемь пролетов, самый длинный на тракте Токайдо. На мосту его ждал человек в монашеском облачении.
– Мусаси?
Мусаси улыбнулся Матахати, одетому в монашье облачение, и спросил:
– Учитель вернулся?
– Нет.
Плечом к плечу они медленно пошли по мосту. На противоположном берегу реки среди сосен стояла старая обитель монахов школы Дзэн. Холм назывался Хатидзёдзи, поэтому монастырь носил его имя. Мука и Матахати взобрались по темному склону к воротам.
– Ну как, нелегко постигать Дзэн?
– Тяжело, – краснея, признался Матахати, склонив выбритую до синевы голову. – Я не раз подумывал убежать отсюда. Учение – такая мука! Наверное, проще сунуть шею в петлю, чем стать честным человеком.
– Не отчаивайся! Ты пока еще на начальных ступенях. Настоящие занятия начнутся, когда учитель согласится взять тебя в ученики.