Страница 29 из 335
– Оцу, ты поужинала? – донесся голос Такуана. Оцу продела ноги в сандалии и вышла на галерею.
– Не хочется. Голова разболелась.
– Что это у тебя в руке?
– Письмо.
– Еще одно?
– Да.
– От кого?
– Такуан, ты чересчур любопытен.
– Любознателен, девочка, а не любопытен.
– Хочешь взглянуть?
– Если можно.
– Время скоротать?
– А почему бы нет?
– Ладно.
Оцу протянула Такуану письмо. Прочитав его, монах долго смеялся. Оцу невольно заулыбалась.
– Бедняга! Дошел до того, что готов на подкуп и любовью и деньгами. Уморительное сочинение! Мир облагодетельствован бравыми и прямодушными самураями! Он в таком отчаянии, что умоляет молоденькую девушку снести преступнику голову. И глуп настолько, что пишет об этом!
– Письмо меня не беспокоит, – сказала Оцу, – но что мне делать с золотом?
Она передала монету Такуану.
– Немалая сумма, – сказал Такуан, прикидывая вес монеты на руке.
– Это меня и тревожит.
– Успокойся? Потратить деньги – не проблема. Такуан направился ко входу в храм, где стоял ящик для пожертвований. Прежде чем опустить монету, он поднес ее ко лбу в знак преклонения перед Буддой, но в последний момент передумал.
– Лучше деньги оставить у тебя. Вдруг пригодятся.
– Мне не нужны деньги. От них одни неприятности. Могут спросить, откуда они взялись. Лучше сделать вид, что я их никогда не видела.
– Золото уже не принадлежит Аоки Тандзаэмону. Оно превратилось в подношение Будде, а Будда даровал его тебе. Храни монету на счастье.
Без лишних слов Оцу спрятала монету в оби. Затем, взглянув на небо, произнесла:
– Ветер поднялся. Как бы гроза не собралась. Дождя не было тысячу лет.
– Конец весны, нужен хороший ливень. Он смоет опавшие цветы, не говоря уже о том, что взбодрит приунывших крестьян.
– А как же Такэдзо?
– Такэдзо?.. – задумался монах.
В этот момент с ветви криптомерии раздался голос:
– Такуан, Такуан!
– Такэдзо, ты? – спросил монах, запрокинув голову. На Такуана обрушился поток брани.
– Свинья в монашьем облачении! Грязный враль! Встань под деревом – скажу тебе кое-что!
Ветер с силой раскачивал ветви, заглушая голос Такэдзо. Кружившие на ветру иглы хлестали лицо Такуана, обращенное вверх. Монах смеялся.
– Как вижу, ты полон сил. Прекрасно. Надеюсь, это естественная бодрость, а не та, которая возникает при мысли о близкой смерти.
– Заткнись! – закричал Такэдзо, переполненный не столько силой, сколько гневом. – Если бы я боялся смерти, то не дался бы вам в руки с вашими веревками!
– У тебя не было выбора, ты ведь слабый, а я сильный.
– Вранье! Сам знаешь!
– Хорошо, давай по-другому: я умный, а ты круглый дурачина.
– Согласен. Я действительно сглупил, попав в твою западню.
– Не буянь, обезьяна на дереве! Себе навредишь. Истечешь кровью, если она в тебе еще осталась. И вообще, это не достойно мужчины.
– Послушай, Такуан!
– Слушаю.
– Была бы у меня охота сразиться с тобой там, в горах, раздавил бы тебя одной ногой, как огурец.
– Весьма нелестное сравнение. Но теперь поздно сожалеть. Забудь о случившемся. От сожалений толку мало.
– Заманил сказочками, святоша. Подлость! Я поверил, а ты меня предал. Согласился прийти сюда, думая, будто ты не такой, как все. Никогда бы не поверил, что подвергнусь такому унижению.
– Короче, Такэдзо! – нетерпеливо прервал Такуан.
– Зачем тебе все это? – вопило сверху соломенное чучело. – Почему сразу не отрубили голову? Лучше бы сам придумал мне казнь, не полагаясь на кровожадную толпу. Ты монах, но ты должен знать «Бусидо».
– Знаю получше тебя, бедное дитя, сбитое с толку.
– Уж лучше бы меня поймали крестьяне. Они, по крайней мере, добрые.
– Разве это единственная ошибка, Такэдзо? А что ты прежде натворил? Стоило бы поразмыслить о прошлом, пока прохлаждаешься наверху.
– Заткнись, лицемер! Мне нечего стыдиться. Пусть мать Матахати обзывает меня как угодно, но он мой друг, самый лучший. Я считал своим долгом рассказать карге о ее сыне. А что делает она? Натравливает на меня толпу, придумывает пытки. Прорывался через заставы с одной целью – сообщить Осуги о ее бесценном сыночке. Разве это нарушение кодекса воина?
– Не о том толкуешь, болван! Ты даже не понимаешь, что к чему. Думаешь, если ты храбр, то уже самурай. Заблуждение! Преданность другу считаешь своей добродетелью, но чем дальше, тем больше вреда ты причиняешь себе и окружающим. И каков же результат? Сам себе устроил западню. – Монах помолчал. – Кстати, красиво там наверху, Такэдзо?
– Негодяй! Я тебе все припомню!
– Скоро ты забудешь обо всем на свете. Пока не стал куском сушеного мяса, рассмотри хорошенько огромный мир вокруг. Поразмышляй над родом человеческим и перестань печься только о себе. Когда оставишь бренный мир и воссоединишься с предками, расскажи им все, что накануне смерти ты услышал от человека по имени Такуан Сохо. Они возрадуются, узнав о прекрасном наставнике, пусть даже ты постиг смысл бытия слишком поздно и навлек позор на доброе имя семьи.
Оцу, оцепенело стоявшая поодаль, вдруг набросилась на Такуана:
– Это уже слишком, Такуан! Я все слышала. Ты жесток к беззащитному человеку. Ты верующий или только прикидываешься? Такэдзо верно говорит, он и вправду доверился тебе и сдался без сопротивления.
– Как ты смеешь! Бывший союзник теперь против меня!
– Сжалься, Такуан! Мне ненавистны твои слова! Если хочешь покончить с ним, убей! Такэдзо готов умереть. Так пусть уйдет с миром из жизни.
Оцу от возмущения начала трясти Такуана за грудь.
– Прекрати! – неожиданно жестко произнес Такуан. – Женщины в таких делах не смыслят. Придержи язык, или подвешу тебя рядом с ним.
– Не замолчу! – возразила Оцу. – У меня есть право говорить. Кто провел с тобой в горах три дня и три ночи?
– При чем тут поход в горы? Такуан Сохо накажет Такэдзо по своему разумению.
– Вынеси приговор! Убей Такэдзо сейчас! Ты не имеешь права издеваться над полумертвым, подвешенным на дереве.
– Единственная моя слабость – высмеивать дураков вроде Такэдзо.
– Бесчеловечно!
– Уходи! Оцу, оставь меня одного!