Страница 48 из 110
Эйсон и Зефира. Так их зовут.
Два существа в этой гигантской Вселенной, ближе которых у него нет по крови. Но при этом он даже и вообразить не мог, о чем и как говорить с ними. Они представлялись ему дальше и загадочней любого созвездия, находящегося в миллионах световых лет.
Сейчас они войдут, и он скажет им… Что?
«Я люблю вас, хоть не видел никогда и совершено не знаю?»
Чушь какая-то. Будь он сам сейчас подростком и услышь такое, разве поверил бы?
«Не моя вина, что вы росли без меня, а я жил и не знал о вас?»
Тоже полная хрень! Звучит так, словно он перекладывает вину за то, что отсутствовал в жизни детей, на Ирис. Вряд ли ребята это оценят. Да и что он после этого за отец? Ведь должен же был что-то чувствовать? Знать каким-то потусторонним чувством, что они есть где-то на этом свете. Почему же не почувствовал? Может, он вообще какой-то не способный на настоящую душевную близость болван? Наверное, не зря все эти годы каждая из его случайных подруг уходила от него, проклиная тот день, когда с ним встретилась. Он не мог дать тепла никому из них.
Но ведь с Ирис он был другим. Или ему так кажется? Пока они были вместе, она казалась по-настоящему счастливой, кроме последнего времени. Но, может, он был так ослеплен и самодоволен в собственной ежесекундной эйфории от обладания ею, что просто не увидел, что не давал Ирис чего-то очень важного? И поэтому она так легко забыла о нем? Выбрала Соколовского. Он давал ей это? Может, ему, дураку, не с кулаками на Федора надо было кидаться, а на коленях просить о милости просветить его, одноклеточного, что же это такое было? Тогда бы он, может, перестал бы просыпаться в холодном поту и спрашивать себя, как все эти годы: «Почему?»
Вернуть Ирис это уже не поможет, но, вероятно, позволит не сделать той же ошибки с детьми. Ведь они тоже могут увидеть в нем тот же изъян, что оттолкнул Ирис.
Дагфинн резко выдохнул, ощущая, как из-за этих мыслей виски сдавило, а в груди появилась сверлящая боль. Она и раньше посещала его. Не то что бы часто. Каждый раз, когда хоть что-то напоминало ему об Ирис. Это наводило на мысли о древнегреческом мифе. О маленьком засранце Купидоне, пускающем стрелы в сердца людей, которым предстояло влюбиться друг в друга. Похоже, стрела, доставшаяся ему, была из сплава повышенной прочности. И за все эти годы она никуда не делась, не рассосалась чудесным образом и не сдвинулась ни на дюйм. И поэтому по-прежнему причиняла ему острую боль при каждом воспоминании. В последние дни почти непрерывно. Долгое время ему казалось, что он ненавидит и презирает Ирис за эту не уходящую боль. Но, выходит, он врал себе. Ненавидеть ее он не может. И не сможет никогда, чего уж лукавить.
Мужчина потер грудь кулаком и сделал несколько нетерпеливых кругов, шагая вдоль таких знакомых стен. АСТРА-академия. Как же много в его жизни произошло здесь, в этих коридорах, учебных и личных отсеках и тренировочных площадках. Здесь он учился, становясь тем, кем является сейчас. Здесь веселился с друзьями, устраивая часто шалости, за которые, будь он пойман, его бы отчислили.
Здесь он встретил Ирис. Провел много дней и ночей, изнывал от неутоленного желания к ней. И однажды получил, став в ту ночь, казалось, навечно опьяненным счастьем.
И в этих самых стенах и были зачаты их дети. В одну из их последних счастливых ночей, наполненных упоительной сладостью, до того, как он сказал Ирис о том своем задании.
***
Ощущение тревоги и одиночества проникло сквозь сон Марко. Он открыл глаза и, конечно же, не увидел Ирис рядом. С некоторых пор он стал сразу же чувствовать, стоило ей покинуть их постель, как бы крепко ни спал и насколько ни был бы уставшим. Он будто сразу замерзал без нее. Особенно остро это ощущалось после недолгих его отлучек на пробные разведзадания в качестве полноценного стажера. Если честно, он почти не спал в этих коротких полетах, изматывая себя работой, охотно беря не только те обязанности, которые сваливали на него как на новичка в команде более опытные разведчики, но и любые другие поручения. Марко знал, что это негласный обычай, последнее испытание на прочность для нового члена экипажа, прежде чем принять полностью в свои ряды. Салаг нарочно припахивали самой трудоемкой работой, занудной и нисколько не героической.
Но Марко не жаловался. Ему подходило все что угодно, лишь бы не лежать на койке в отсеке без сна и не смотреть горящими глазами в темноту, когда больше всего они хотят видеть его Ирис, а тело скручивало от потребности просто обнять ее.
Вселенная, великая и мудрая, что же он станет делать, когда уже совсем скоро ему придется покинуть ее надолго? Как он сможет пережить эти несколько месяцев без ее тепла, без запаха на своей коже, без этого рассеянного взгляда по утрам, когда он будит ее, как всегда не в силах вытерпеть свою неутихающую потребность прикасаться к своей прекрасной женщине.
Марко перевернулся на другой бок и увидел Ирис. Она подтащила его любимое кресло-трансформер к прозрачному обучающему экрану в рабочем углу его личного отсека и, выбрав обруч с увеличенными ушными вкладками для обеспечения полной тишины вокруг, явно что-то штудировала. Она полулежала, расположив экран под удобным углом, и шевелила губами, что-то повторяя, и время от времени двигала пальцами, меняя страницы. Ирис надела его футболку для спортивных занятий. Она часто надевала именно эту, ей нравилась мягкая и шелковистая ткань. А Марко до безумия любил, что его одежда касается обнаженной кожи Ирис. Это что-то сверхъестественное, может, даже слишком древнее и первобытное, но дико приятное и возбуждающее.