Страница 45 из 47
Запах водки отрезвлял, а мне хотелось напротив – забыться. Отключиться, как средневековая барышня, и неважно вернусь ли в сознание после, главное, прекратить это все.
Убивать меня он не торопился. Бил, пинал, но «закатывать в бетон» не спешил. Я всё ждала, когда он закончит свое грязное дело, всякий раз получая под дых и жадно хватая ртом воздух. Казалось, я уже не чувствую ничего – выбил. Ни вкуса соленой крови, на искусанных губах, ни слез и пота, застилавших глаза, ни обиды, от несправедливости мира, ни любви, ради которой я здесь. Я вся наполнена безразличием, до краев. Тупым, безликим и равнодушным.
В какой-то момент он утомился или же приступ агрессии пошел на спад, отступил и бросил Гомелю:
— Останешься здесь, я подумаю до завтра, а там решим. Воды ей принеси, чтоб не сдохла и запирай. Может пригодится ещё.
Они перекинулись парой фраз, смысл которых ускользал от меня, понятным было лишь одно – я остаюсь один на один с Гомелем. Юмашев определенно уезжать собрался. Он как раз распахнул дверь, когда раздался неимоверный грохот.
«Не иначе небеса разверзлись», - подумала я, скрутилась в клубок и прижалась к стене, потратив на это последние силы. Покачнулись стены или это пьяное марево от лампы кружит... Я пару раз моргнула – лампа определенно покачивалась. Я ждала, рухнет потолок, а пала наружная дверь, я поняла это по звуку, с которым она, упав, прогромыхала. А за ним топот ног и голоса. Много голос. Низких, шумных, сердитых. Кто-то совсем рядом матерился – Гомель, узнала, а потом раздался выстрел. А следом ещё один!
Я вздрогнула на каждый, съёжилась ещё сильнее и застонала. В голове загудело. Оказывается, я ещё способна чувствовать и реагировать, по крайней мере на такие громкие раздражители. Кто-то грубо схватил меня, я боялась открыть глаза, а знакомый голос совсем рядом заорал:
— Руки от неё убрал! Стоять на хер!
«Господи, ну, наконец-то», — защемило в груди. Звуки борьбы совсем рядом, перемешивались с матом и криками, я разлепила заплывшие глаза, тут меня и подхватили сильные руки. Я прикрыла их вновь – «подвиг» этот давался с трудом, в глазницы словно песка и соли засыпали – прижалась к крепкому телу и заплакала. То облегчения слезы, очищения.
А дальше были звуки сирен. Сначала полиция, а потом уже скорая помощь, как выяснилось позже. Заднее сидение незнакомой машины, и я, закутанная в пиджак Ярослава. Он гладил меня, слова шептал. Нежные, убаюкивающие. Налипшие ко лбу волосы, да полумрак ночи прятали от него клеймо. «Хорошо. Это хорошо…» — билось в висках. Я жалась к нему и не отпускала до тех пор, пока к нам не подошли двое из полиции. Луч фонарика, скользнувший по моему лицу, объяснения Ярослава с полицейскими, пока он не прикрыл дверь, отрезая меня от них.
— Домой. Увези меня домой, прошу, — взмолилась я, когда он снова оказался рядом. Ярослав прижал меня к себе и шепнул:
— Не могу, сейчас тебя врач осмотрит.
— Домой, мне нужно домой, — настойчиво твердила я. Он тяжко вздохнул, приоткрыл дверь и позвал:
— Саня!
Саша сел за руль, и мы помчались. Для меня вызвали других врачей, уже на домашний адрес, эти занимались раненым Алексеем. Гомель выстрелил в него, угодив в плечо, но о этом я тоже узнала позже.
Глава 33 Ярослав
Она и спала, сжавшись в комок, даже во сне не могла расслабиться. Лицом зарылась в подушку, пряталась от всех словно. Я боролся с искушением прилечь рядом, но боялся напугать. Так ли крепок сон, как утверждает этот доктор? Аглая попросила вызвать Печенкина, а я не смог отказать. И пока они осматривали её, фельдшер со скорой, Алексей Васильевич, приехавший немногим позже, я не смел войти. Черт ты побрал эти приличия!
Чувствуя свою бесполезность и беспомощность, я метался по холлу, встречая выходивших из её спальни людей. Первый фельдшер. Рецепт, устный список рекомендаций, быстрый кивок на прощание. Минут через двадцать вышла и Елена Дмитриевна, которая помогала Аглае принять душ. Тяжелый вздох, непроизвольный хруст пальцев и укоризненный взгляд в мою сторону. Или мне показалось? Может и не показалось, я действительно виноват – не уберег. Она спускалась по лестнице, а я смотрел ей вслед и стыдился других своих мыслей: Алексей Васильевич ещё там и когда Аглая принимала душ, находился рядом, а я тут, за дверью.
«Он доктор, — напомнил я себе. — А ты болван».
— Покой и ещё раз покой, — наконец и он вышел. Смотрел сквозь меня, я даже не уверен, что ко мне именно обращался. Он задумчиво пожевал свои губы, а потом сфокусировал на мне взгляд: — Через пару дней к нам в центр, лучше провести дополнительное обследование. Проследите, молодой человек, чтобы Аглая Константиновна не пренебрегла визитом. И звоните в случае чего. А, впрочем, я навещу её к вечеру.
«Молодой человек». Черт, они сговорились что ли?! Он забыл моё имя или намеренно пренебрег им? «С моим чувством вины порядок, не беспокойтесь, со мной оно», — ответил я ему мысленно, а вслух сказал:
— Да, конечно.
И зашагал провожать доктора, потому как, не пойди я, непременно ввалился бы в спальню Аглаи, не дожидаясь его ухода. Мне-то по фигу, о ней думал. Она уснула уже, когда я проводил его, хотя, вполне вероятно, уснула ещё при нем — успокоительное вкололи.
Светает… Я сижу возле неё, прямо на полу, и мне больно оттого что её сон не выглядит безмятежным. Мне хочется коснуться, пусть через одеяло, чтобы почувствовать её тепло, но я одергиваю себя – не мешай. Уснул незаметно, пристроив голову в её ногах, а проснулся, услышав, — Аглая пошевелилась. Затекшую шею ломило, я съехал головою вниз и вытянулся на полу. Полежал, вытягивая каждую косточку, осторожно поднялся.
Теперь она лежала на спине. На скуле огромный синяк, на подбородке ещё один, на шее опечаток пальцев. Господи, этот ублюдок душил её что ли? Искусанные губы в трещинах, сбоку, над верхней, ссадина. На лбу какая-то примочка, крепится пластырем за уголки. Что у неё там, шишка? Сколько ещё ран и ссадин таится под пижамой?
«Ублюдок, выживший из ума кретин!» — взревел я внутри себя, отступая к окну. Мне хотелось переворачивать, крушить что-нибудь, желательно мир, будь я у себя непременно так бы и сделал. Тут – нельзя.
Истину про то, что на одну силу всегда найдется другая, никто не отменял. Отец пачкать рук не хотел, для этого у него всегда была эта мразь из девяностых, я не чистоплюй, как батя, я просто — другой и методы у меня будут другие. Цивилизованные. Я лишу его всего. А главное – свободы. И ещё – денег. Он не сможет существовать без них. Ему понадобится столько средств на адвокатов… ему придется распродать все свои активы. Я добьюсь того, чтобы он сгнил в тюрьме. И за прошлые деяния и за настоящие.
За окном дождь, хмурится даже погода. Я посмотрел на часы – восемь и повернулся: Аглая сидела в кровати и смотрела на меня. Я поймал на себе её взгляд и вздрогнул от неожиданности – надо же, не почувствовал. Её лицо исказила боль, она отвела взгляд и зарылась в одеяло.
— Уйди, пожалуйста, очень тебя прошу, — отвернулась она, и никогда паршивее в своей жизни я себя не чувствовал.
Я хотел много чего сказать, много чего спросить, хотел обнимать её, не выпускать из рук…
— Как ты? — робко прохрипел я и понял: глупее вопроса не придумаешь.
«— Уйди, пожалуйста, Ярослав», — шепотом повторила она, а лучше бы закричала. Лучше бы, швырнула в меня чем-нибудь тяжелым, может, удалось бы отвлечься на другую, новую боль и заглушить ту, что притаилась внутри.
Полиция явилась после обеда. Разговаривали с Аглаей наедине, инициатива исходила не только от неё. На этот раз ждал внизу, в гостиной.
Спустились, опросили меня, вручили повестку – я и без неё у них теперь частый гость – и отбыли. Я набрал Кропоткина, поблагодарить, вчера не до того было. Парня, забравшего документы у Елены, мы упустили, подготовился, а благодаря именно Кропоткину вычислили тайное убежище Юмы. Строил себе маленькую «империю», оказывается, вотчину, в которой станет править. Зря это он. Бабла вбухал порядком, теперь оно ему пригодилось бы. То-то Юмашев суету наводил с этими китайцами…