Мой падший ангел

Выходил на негнущихся, прочувствовав на себе это выражение в полной мере. Загрузился в тачку и долбанул по рулю – сука! Лихорадочно закурил, щёлкнув несколько раз зажигалкой, и стартанул. Резко, зашвырнув сигарету в окно. Гребанные километры. Мне бы здесь и сейчас.

Вваливал я порядочно, понимая, и сам не лучше – потенциальный убийца. Но ничего поделать с собой не мог, гнал. В середине пути немного сбавил, даже ушел ненадолго в правую полосу, отдышаться, а на подъезде к городу снова втопил.

Мне казалось я поутих, пока съезжал на нужную, тупиковую улицу, пока парковался у дома. А когда он открыл мне дверь самолично, самодовольно оскалился и прямо с порога вякнул: «Ну, наконец-то, образумился!», понял – ни хера. Ещё больше завелся. Схватил его, сминая ворот джемпера, и рывком, за грудки, вытащил на улицу.

— Ты ебанулся никак?! — взвизгнул Юма, а я наотмашь ударил его по лицу.

— Сука!

Встряхнул и, сжав кулак, врезал уже от всей широты души. Иваныч покачнулся, но на ногах устоял, стиснул ладонью челюсть, согнулся пополам и отпятился.

— Да, ты охуел, щенок? — сплюнул он себе под ноги. Крови на плитке не было, а жаль. Он проверил наличие зубов и истерично заорал: — Валерка! Валерка, черти тебя дери!

Валера никак себя не проявил – тишина. Ни голоса, ни стремительного бега, предстать перед хозяином, лишь тяжелое дыхание Юмашева. Не слышит, вероятно. Бить больше не стал. Не потому что побоялся охрану, нет, побоялся – ударю ещё раз, просто не остановлюсь и придушу эту тварь. Конечно, если Валера не объявится и не скрутит меня раньше. О том, что меня могут хорошенько отдубасить здесь, на территории Юмы, даже не думал – исключено, активно противодействовать не станут. По крайней мере, в открытую. Я развернулся и покачиваясь двинул к калитке.

— Ты пожалеешь об этом! — крикнул Юмашев вслед.

Я успел прилично отъехать, когда звякнул телефон – СМС-ка. Подхватил с сиденья трубку, от Юмы. «А отцу что сделаешь? Пляски на могиле устроишь, олень?» — прочел я.

Блядь. Отцу тоже с удовольствием съездил бы по морде.

Тормознул у съезда, закурил. «А дальше что?» – спрашиваю себя и не понимаю. Мир завис в том маленьком городишке, где остановилась жизнь Аглаи. Рухнула под ноги, лопнула, как капилляры в глазах. Я усмехнулся, почувствовав горечь на языке: при мысли о капиллярах сразу вспомнилась мать. Я не знал её. Едва уловимые воспоминания из детства, мутные, как утренний туман, да фотографии – всё, что мне осталось от мамы. На одном из снимков она держит меня на руках, в роддоме, вместо белков у мамы залитые кровью глаза, буквально. Выглядит это устрашающе. Будучи подростком, я спросил у Веры однажды – что с ней? «– Тужилась неправильно, вот капилляры и полопались», – сказала она, и, поглаживая меня по плечу, добавила: «– Такое бывает, вскоре это прошло, и мама снова стала красавицей». Мне стало жалко маму: это с какой силой нужно напрячься, чтобы капилляры полопались? Сколько сил нужно потратить, чтобы вытолкнуть из себя дитя? Сколько желания, воли…

«Боль уходит, становится сладкой, когда прижимаешь к себе родившегося карапуза» – вспомнил я объяснения Веры. Аглая не прижимала…

Неужели, отец не знал с кем живет? Неужели, не знал о последствиях, случившихся с этой семьей? Хорошо, я допускаю, что мог не знать подробности происшедшего с Аглаей лично, он мог вообще ей не интересоваться, но о самоубийстве мужа должен был знать, обязан! Погибло два взрослых мужика, неужели он не поинтересовался о родственниках, не справился о вдовах, не предложил помощь? Судя по всему, нет, черт побери!

Как там сказала Марья Васильевна, Лапиным не отмолить вины, так кажется? «– Ты прав, Юма, дерьмище поплыло, только плотину разорвало в другом месте. Не отмыться теперь».

Глава 25 Аглая

Его возвращение я пропустила. За час до ужина спустилась, вышла на террасу и увидела Сашу, загоняющего «Гелендваген» в подвал. Значит не на «Порше» ездил. Интересно… я думала, он в офис катался.

Ужинала в одиночестве, Ярослав так и не спустился. Хотела послать за ним, да передумала – время приема пищи не поменялось. А когда закончила, встретила водителя, шагающего в кухню.

— Вы ещё не уехали? — удивилась.

— Ярослав Николаевич попросил задержаться.

Я заспешила в кабинет, именно оттуда, судя по всему, и шествовал Саша, а это значит, Ярослав сейчас там. Дверь приоткрыта, толкнула – нет его. Вряд ли он проскочил незамеченным, даже если бы вышел вслед за водителем. Деться ему некуда, я решительно пересекла кабинет и распахнула дверь в библиотеку. Тишина. Ну, не в шкафу же он от меня прячется!

В холл вышла через библиотеку, напротив санузел – заперто. Дураку понятно, там он от меня и скрылся, сомневаюсь, что ему резко приспичило. Да так что, заслышав мои шаги в холле, Ярослав технично слинял. Интересно, если я подожду под дверью, сколько времени потребуется, чтобы его оттуда выкурить? Проверять не стала. Происходящее навеяло далеко не радужную картину: набившая оскомину любовница преследует «бедного мальчика».

Бокал вина, который я прихватила с собой в ванную, казалось помог расслабиться. Я намеренно включила себе звуки природы и под щебетание птиц, перемежавшихся с шелестом листьев, откинулась на бортик. Прикрыла глаза, попыталась отогнать мысли. Все мысли о Ярославе. Соловьи, иволги – о них думай. От масла тянулся аромат пачули и мускуса. Прокрадывался в ноздри, щекотал. Переборщила. Я всегда любила понежиться в ванне, подростком так вообще забиралась с книжкой и читала, подбавляя горячую воду, до морщинистой кожи.

Подхватила бокал, наклонила к себе, сделать глоток, как он неожиданно лопнул в моих руках. Один крупный осколок проехался по коже, оставил бороздку, бракуя область моего декольте, и спикировал в воду. Вино залило грудь, брызнуло на пену, которая тотчас растеряла свою пышность. Я поежилась, глядя на эти «кровавые» следы в пузырьках, поднялась, дернула пробку. Осколков было три, если не считать ножку. Я сложила их в раковину и провела пальцем по груди, размазывая выступившую кровь. Встала под душ, а потом нашла в шкафчике перекись и обильно смочила ей ватный диск.

Кровь удалось остановить, но красный след пореза на белой коже слишком заметен. Такой минимум неделю заживать будет, а то и две. Плевать. Это просто тело, хуже рубцов на сердце нет ничего.

Он не приходил. Я ждала, хотя поначалу обманывала себя, утверждая, что это не так. После согласилась: мне интересно какого лешего он выдумал играть со мной в прятки. А потом поняла – вранье. Любопытно, конечно, но жду не за этим. Кажется, я готова открыться, заработать себе ещё один рубец. Глупая. Слабая и глупая самка, вообразившая себя сильной.

Луна этим вечером была какой-то нереальной. Огромной, неестественно яркой. Небо ещё не успело потемнеть окончательно, лишь подернулось хмурой серостью, а она уже выползла – любуйтесь. Я и любовалась. Сидела на балконе битый час, украдкой косясь за спину: не колыхнется ли занавеска. Они всегда колышутся, если открыть дверь, даже в безветренную погоду. При ветре просто трепещут.

Когда я вернулась в комнату, мне показалось, что я слышу шаги. Осторожную, едва уловимую поступь. Я пересекла спальню, тихо нажала ручку, приоткрыла дверь и выглянула. Холл второго этажа ожидаемо пуст. Мое подсознание чудит не иначе. Никаких шагов не существовало в действительности. Елена Дмитриевна давно в своем крыле, спит, Саша, даже если он остался, наверняка в домике для гостей, а Ярослав… он прячется. Интересно он запирается на ночь?

Я выскользнула в холл и свернула направо. Там, за поворотом, в конце коридора его спальня. Дошла, замерла перед дубовой дверью, не решаясь. Спит? Приложила ухо к полотну – ни черта не слышно.

«Успокойся уже, спит он давно, а ты дурью маешься от безделья», — укорила себя. Развернулась, на цыпочках прокралась к себе. Скинула халатик, забралась в кровать – и ты спи, давай. Прикрыла глаза, положила под голову руку, а спустя несколько минут завороженно уставилась на дверь. Идиотизм, ей богу!