Страница 30 из 47
Папу уже загрузили, я попыталась прорваться внутрь, не замечая происходящего вокруг. Естественно, меня не пустили, лишь выкрикнули адрес куда госпитализируют. Разрезая холодный воздух, я истошно завопила в ответ куда следует везти, где отец наблюдается, врач реанимации кивнул и захлопнул передо мной дверь. Визжа и мигая, папу увозила в темноту ночи машина желтого цвета. Такого теплого и жизнерадостного.
Кто-то взял меня за руку, я шарахнулась и только потом поняла – Артем.
— Зачем ты здесь? — спросил меня муж. Взял мои руки в свои, потряс ими в воздухе. Цвет лица его серый или казался таким в темноте, я прижалась к нему на секунду и отпрянула:
— Поехали за отцом, в больницу.
— Ты езжай, — ответил он мне и затравлено покосился в сторону проходной комбината: — Мы попробуем все же прорваться внутрь.
И только тогда я обратила внимание на оцепление. Вот они маски, мелькнула мысль. Вход в комбинат и дальше по периметру, но уже не так плотно, перекрывали люди, облаченные в черное. Шапки с прорезями для глаз, дубинки, по-моему, у них даже имелось оружие. За спиной Артема топтался Бурдилов, нервно курил, пуская густой дым и ещё несколько человек, кажется из охраны.
— Вы полицию вызвали? — в ужасе спросила я, но муж подтолкнул – езжай.
Он усадил меня в машину, пристегнул и велел быть аккуратной. Я не хотела разделяться, я хотела, чтобы он поехал со мной, но… Артем считал иначе.
— Я верну комбинат, — твердил он. — В больнице пользы от меня никакой. Пожалуйста, уезжай.
— Обещай, что не станешь рисковать собой понапрасну, — взмолилась я, дождалась подтверждения и тронулась с места.
Глава 22 Аглая
Врач вышел ко мне только под утро. Вздремнуть или просто прикрыть глаза, уткнувшись затылком в стену, об этом не могло быть и речи – слишком ответственный момент. Я возносила господу молитвы, скрещивала пальцы и посылала флюиды во вселенную. Иногда косилась на медсестру, отрезающую мне путь в отделение реанимации, и усадившую меня слишком далеко по коридору, я даже тени не могу разглядеть за мутным стеклом. Ближе – нельзя. Она ловила мой взгляд и всякий раз отрицательно мотала головой, что означало: нет, Щеглов не перезвонил. «Я оставила ему, как минимум три сообщения на автоответчике», — сказала она мне часом ранее.
«Он слишком молод!» — перепугалась я, завидев его в дверях отделения. Мужчина шагнул к стойке медсестры и заговорил с ней, а я решила, что и не ко мне он вовсе. И совсем по другому вопросу. Но девушка кивнула, указав ему на меня, и сомнения развеялись.
Он себя выдал, как только я встала. Бросаться навстречу не планировала, скорее поднялась для того, чтобы говорить на одном уровне. От вида моего живота его лицо болезненно скривилось, он остановился и обернулся. Толи ожидая поддержки от сестры, толи надеялся найти того, кто сообщит мне вместо него.
Я не хотела, чтобы он подходил. Я хотела сесть обратно в кресло и ждать столько, сколько потребуется. Сутки, неделю, год. «Я готова сколько угодно сидеть в этом твердом кресле, только вернись, сделай что-нибудь и выйди оттуда с другими новостями». «Ну, пожалуйста…»
Это самое «пожалуйста» жалкое и слезливое, со стоном вырвалось вслух. Я вонзила в ладони ногти и завороженно, как удав, следила за каждым его шагом. Он и не думал поворачивать! Не подходи! – хотелось крикнуть мне, но остатки разума на тот момент ещё не покинули меня.
— Вы одна?
Он и осмотрелся по сторонам, избегая прямых взглядов. На секунду остановился на моем животе, смутился и отвел глаза.
— Идемте в кабинет, там будет удобнее, — кивнул он, указывая на дверь, и попытался взять меня за руку.
Призрачным надеждам о списке с дорогостоящими лекарствами, сбыться не суждено. Я позволила увести меня, а когда он чересчур заботливо усаживал меня на диван, поняла – списка не будет. Вообще ничего больше не будет. Все, что связано с отцом, с этого дня только воспоминания…
Я не помнила, когда я последний раз ела, когда пила, казалось, я лежу на этой кровати целую вечность. Со смертью отца я осиротела и буквально и душой. Артем избегал меня, стыдливо прячась, как будто бедственное положение на комбинате сейчас имело какое-то значение. Я не хотела идти завтра на кладбище и видеть, как отца засыпают стылой землей. Мне было больно, ужасно больно, но я тогда ещё не знала все виды боли. Не знала ту, что затмевает остальные. Ту, что выворачивает нутро. Ту, от которой ты просишь всевышнего о смерти, ибо это спасение.
Меня знобило беспрестанно, я ежилась и поджимала колени к животу, иногда действительно забываясь или погружаясь в ветхий, как старая тряпка, сон. Тронь и рассыплется. На резкий звук я отреагировала равнодушно, проснулась и не спешила открыть глаза – чем меня может порадовать этот мир? Подсознание невольно ассоциировало звуки, пока не осенило - выстрел! Я подскочила, усаживаясь в кровати и прислушалась – тишина. Ни единого шороха.
— Артем?.. — робко позвала я и встала.
Затекшее тело не слушалось, поясницу назойливо тянуло вниз. Я подперла её рукой и засеменила, пытаясь не поскользнуться на гладком полу. Шерстяные носки, что надел мне муж этой ночью, скользили. Вышла в холл второго этажа и снова прислушалась, чувствуя нарастающую панику. Такую объемную, затмевающую безразличие ко всему.
— Артем, — шепотом позвала я и толкнула дверь кабинета.
Цари в кабинете полумрак, можно было бы подумать, что он уснул, задрав на спинку голову, пока не присмотришься внимательнее или не подойдешь ближе. Идиотская рулонная штора оказалась поднята, словно продемонстрировать. Я вцепилась в косяк и зажмурилась, но это не помогало. Я отчетливо видела ту же картину. Мужа с откинутой назад головой и кровавой раной от подбородка. Господи, нет!
Мне показалось, кровь была везде. Не зря говорят, что у страха глаза велики. Тогда я просто не верила, что в одном человеке может быть столько крови. Брызги крови на стенах, полу, бурые подтеки на синей рубашке.
Я открыла глаза, шагнула вперёд и руку протянула, словно могла помочь, хотя глаза твердили обратное. Стоило лишь коснуться его руки, странно липкой, ещё хранящей тепло, но определённо неживой, как ужас затопил с головой.
Наверное, я завизжала. Не уверена точно, не помню. Но все порядочные девицы визжат, когда им страшно, а я тогда такой и была — порядочная девица, как она есть. Перепуганная вусмерть только. Я покачнулась, а может подкосились ноги, задела коленями стул, и тело Артема завалилось в сторону. Я упала на задницу и поползла прочь. С трудом, хватаясь за косяк двери, встала на ноги. У меня было единственное желание — бежать прочь из этого дома, в котором так много смерти, что ею все пропахло. Я сама смертью пахну.
Ребёнок упруго толкнулся ногами, словно напоминая — он есть. Он – жизнь.
— Сейчас, сейчас мой хороший, — прошептала я. — Сейчас…
Я не понимала, что следует делать, я знала одно – бежать. Стиснула рукой живот и неслась к лестнице, нужно кричать, нужно позвать на помощь. Схватилась за перила: шаг, второй. Гранитные ступени куда коварнее паркетной доски. Ступенька ушла из-под ног нежданно. От пустоты под ногами, от ожидания свободного падения захватило дух. Я попыталась ухватиться за перила, цепляясь из последних сил, но мою кисть просто вывернуло, обжигая болью. Я покатилась. Некрасиво, не как в кино, ударяясь всеми частями тела. Один из ударов пришёлся на живот. Остановилась внизу, раскинув ноги в стороны, неряшливо, как уличная пьяница.
И заплакала. Не от боли, нет. От осознания непоправимого. На улицу ползла на четвереньках, скуля и завывая, как раненый пёс. Малышка билась внутри моего живота. Я не хотела думать о непоправимом. Нужно позвать на помощь, позвонить в скорую…
Я толкнула дверь и заорала. Почувствовала тепло между ног, кажется описалась. Ничего, говорят с беременными это бывает. Там, на холодной улице, возле лужи, подернутой льдом, я останавливаюсь и кричу снова. Истошно, пронзительно. Между ног подозрительно липко, я понимаю, это не моча, падаю на колени, а потом проваливаюсь в небытие. И там — хорошо.