Ночи темной луны

Лицо у Костика заострилось, стал заметен грубый грим, проявились рубцы – следы работы патологоанатома. При виде этих рубцов сжалось сердце. Явственно представляю жестокий, яркий свет лампы в прозекторской, заскорузлый от человеческого жира, а точнее, от распадающейся трупной ткани стол, на котором лежал во внешней и внутренней наготе Костик. Прощаясь, целую его в лоб и чувствую холод вечности. Крышка гроба скрывает сына. Не в крышку, в мое сердце беспощадно вколачивают гвозди!

На могиле Костика вырастает холмик свежей земли и цветов. Улыбаясь, он смотрит на нас с большой фотографии, обрамленной венками, но веселости нет в его взгляде. Неужели он предчувствовал, когда я его фотографировал на старенький «Зенит», что эта фотография будет последним мостиком, связывающим его с этим миром?

У ворот кладбища стоит темная «Ауди-80». Возле нее расположилась живописная группа стриженых ребят, несмотря на мороз, без головных уборов, в кожаных куртках и ярких спортивных костюмах «Адидас». Они нагло рассматривают выходящих из ворот кладбища людей, гогоча и веселясь от души. Ребята молоды – вряд ли старше двадцати двух, максимум двадцати четырех лет.

Они удостаивают нашу группу пристальным вниманием. Подходят ближе и пропускают нас сквозь себя, словно сквозь сито. Одноклассники Костика испуганно жмутся под их наглыми взглядами. Я иду, поглощенный утратой сына.

Курносый парнишка в ярких пятнах спортивной экипировки демонстративно стоит у нас на пути, заставляя обходить его. Жестко задеваю его плечом, он отшатывается в сторону, что-то злобно шипит сквозь зубы, но кладбище – не место для выяснения отношений. Не здесь и не сегодня. Хотят – пусть смотрят. Сами, наверное, сюда приехали не на экскурсию!

Поминки подошли к концу. Товарищи Костика, как тени, примчались в самом начале и исчезли бесследно и навсегда. В этой квартире больше не будут слышны ребячьи голоса: здесь поселились печаль и ощущение приближающейся одинокой старости. Выразив в последний раз соболезнования, ушли соседи и близкие знакомые. Остались «малопьющие» родственники по линии жены: моих не было – я пришлый, из Белоруссии, где теперь живет в одиночестве на нищенскую пенсию мой престарелый отец, в прошлом учитель математики. Он не смог приехать на похороны внука по состоянию здоровья, лежит в больнице – сердце прихватило.

Зато многочисленные родственники жены прибыли со всех уголков страны выразить соболезнования и поучаствовать в уничтожении запасов спиртного. С нетерпением жду того часа, когда наконец они эти запасы прикончат.

Выпроваживание родственников и мытье посуды закончились. Полночь. Я лежу один, и мне не до сна. Жена лежит в другой комнате на кровати Костика, словно его смерть порвала последнюю ниточку, связывавшую нас. Не в силах терпеть одиночество, встаю и иду к жене.

Аня поднимается мне навстречу, включает свет и обжигает сухим, ненавидящим взглядом. Ее лицо покраснело, отекло, слова вылетают вместе с брызгами слюны:

– Это ты виноват! Ты никогда не любил нас, мы тебе мешали жить, дышать, ходить по бл…ям! – Лицо жены дышит ненавистью – если бы она могла, то разорвала бы меня на части, на мелкие кусочки. Такой я ее ни разу не видел за всю совместную жизнь. – Это ты виноват в смерти Костика! Если бы не твои постоянные любовные приключения… Вечный любовник – Казанова! – Она сардонически смеется. – Ты думаешь, я о них не знала? Я ВСЕ ЗНАЛА! Обо всех твоих проститутках. Тебе казалось, что ты хорошо варишь лапшу и ловко вешаешь ее мне на уши. А вот и нет! Я просто терпела ради Костика. Все терпела. Думаешь, у меня не было любовных приключений? Были, и в этом виноват только ты. В первый раз – это когда ты связался с той грудастой сексапильной блондинкой, которую я одно время даже считала своей подругой, пока ее муж не открыл мне глаза. Он же застал вас вместе, и ты слезно просил ничего мне не рассказывать! Так вот, он мне все рассказал и стал моим первым любовником!

Знаешь, как противно это делать просто так, из мести?! Ты считаешь себя супермужчиной и шляешься по девкам. Думаешь, я ничего не знаю? О-о-о! Я знаю о тебе так много: и как ты пытался подобраться к моим подругам, и про всех твоих грязных девок. А ты обо мне не знаешь ничего! Как-то я узнала, что ты путался с Алкой, тихой овечкой, «горячо любившей» своего мужа, – не делай таких больших глаз, да-да! И муж ее знает, но именно он ее и в самом деле сильно любил и упросил меня не устраивать скандала. Поэтому его командировки резко закончились, а вместе с ними и ее свободное время.

А я просто перестала быть тебе верной женой. И каждый раз, когда я изменяла тебе – пускай они не такие красивые, как ты, но были мужчины и посильнее тебя, – я старалась уравнять наш счет. А как ты думал: равноправие в зарплате означает равноправие и в личной жизни! Слава Богу, потом я наконец встретила человека, которого полюбила, а он полюбил меня. Я не уходила от тебя только из-за Костика, а теперь у нас с тобой все кончено! Что глаза выпучил? Смотри, чтоб не лопнули! Дождался того, чего хотел, – теперь ты свободен, совсем свободен! Можешь проваливать куда хочешь!

Я пытаюсь подойти к ней и обнять, чтобы успокоить, – она отшатывается от меня, как лоточница от налогового инспектора.

– Ты мерзость! Ты испоганил мне жизнь! – У нее на глазах появляются слезы. – Он мой, только мой! Мой дорогой сыночек лежит сейчас во тьме, в сырой могиле, куда ты его загнал… Ой! – Она хватается за сердце и тихо опускается на софу.

Я вновь пытаюсь ей помочь, но это вызывает реакцию, противоположную ожидаемой. Глаза ее злобно сверкают.

– Уходи прочь! Ты был нужен сыну, но потерял его, а мне не нужен совсем! Сейчас ты для меня – пустое место. Я так хочу, чтобы ты действительно превратился в пустое место! Эта квартира моя, все в ней мое. Ты пришел в мою жизнь с чемоданом, а уйти можешь с двумя, а может, и двух не хватит. Три дня тебе достаточно, чтобы собрать свои вещички? – Я киваю. – Вот и хорошо, чудненько. А теперь оставь меня одну, пожалуйста, – произносит она холодно и отворачивается от меня.

Во время ее тирады я стоял молча. Я был потрясен. Не тем, что она изменяла мне, нет. Ее напором, энергией, таким обилием слов. Вот тебе и мечтательница, тихоня! Я в шутку называл ее дома самой молчаливой учительницей словесности – она всегда была немного замкнута, этакая «вещь в себе», хотя в школе была на хорошем счету. Дома она отшучивалась:

– Когда много говорят, значит, хотят многое узнать, а мне хватает того, что я и так узнаю от учеников. Спрашивать – это значит иметь свой вариант ответа, а на некоторые вопросы лучше его не иметь вовсе, поэтому их лучше не задавать.

На мгновение застываю на месте и выхожу из комнаты. Свет в комнате сына гаснет. Закрываю глаза, плотно зажмуриваюсь, до одури, до скрипа зубов, еще надеясь в глубине души, что это сон. Страшный, но всего лишь сон. Сейчас открою глаза, ущипну себя за шею, проснусь, и окажется, что Костик жив. Щипаю все сильнее, чувствую сердечную боль, но не ощущаю боли от щипка. Сейчас физическая боль может быть избавлением от боли душевной, но и она покинула меня. В груди, где все еще трепещет сердце, больно. Как выдержать эту боль? Костика нет, СОВСЕМ НЕТ!

Воспоминания теснятся в груди, рвут сердце на части, не дают дышать легким, жгут сухим жаром глаза.

– Папа! Не бросай меня, мне страшно! Не выключай свет, я буду спать, а ты полежи рядом, обними меня. Только не выключай свет. Мне так хорошо, когда светло!

Спазмы душат горло, щиплет глаза. Тогда ему было три года, а может, пять? Сказочное время непререкаемого авторитета родителей. Ты нужен ребенку на все сто процентов, но этого не ценишь. Забываешь притчу о том, что для того, чтобы в старости дети подали тебе стакан воды, нужно уделять им внимание в детстве. Ребенок хочет общаться с родителями, а они заняты своими делами: матери – приготовлением пищи, уборкой, бытом, а то и карьерой, отцы – газетой, телевизором, посиделками с приятелем за бутылочкой, футболом, рыбалкой, охотой, карьерой.