Страница 3 из 21
Никола сбросит трупы в карьер Святого Павла, ему не в первый раз. Гоганы и мулы остались у леса Святой Мартины. Святой Павел, святая Мартина, святая Октавия, святая Дора, что скажут они осквернившим их имена погромами и убийствами?
- Только за глаза? - Марианна быстро облизнула губы. - А мне казалось, вас больше занимает… роза.
- Она и впрямь прекрасна, - подтвердил Робер, проглатывая вино, - а ее… ложе достойно ее красоты.
- Наконец-то вы сказали нечто приятное, - одобрила баронесса. - Мне ничего не остается, как подарить эту розу вам. Возьмите ее… Пока она не увяла.
Золотая с алмазной пылью брошь расстегнулась
легко, ей часто приходилось это делать. Освободившийся цветок упал на затканный незабудками простенький коврик, Робер нагнулся за подарком, но затянутые голубым шелком стены пошли волнами, и Повелитель Молний глупейшим образом свалился с софы под жемчужный женский смех.
- «Черная кровь» полна коварства. -. Марианна протянула гостю руку, и Робер честно за нее ухватился. Слишком честно, потому что прелестная баронесса оказалась на роскошном холтийском ковре рядом с пьяным гостем. Гость извинился и принялся собирать рассыпавшиеся ландыши. Жаль вазу, но завтра он пришлет другую, серебряную, ее не разобьешь.
- Вы порезались? - Дрожащий, полный ужаса голосок. Глупышка никогда не видела настоящих ран.
- Сударыня, я готов отдать вам всю кровь, а не жалкие четыре капли.
- Не шутите так, если с вами что-то случится, я… Я не смогу жить!
- Со мной ничего не случи…
- Робер! Робер, вам плохо?
Золотистый ковер, черноволосая женщина с широко открытыми, подведенными глазами. Марианна Капуль-Гизайль… Он напился, и баронесса подарила ему красную розу. Вот эту! Он напился, потому что хочет забыть Дору. И забудет, хотя бы до утра.
- Сударыня, как это ни прискорбно, я все-таки пьян. - Иноходец поднял злополучный цветок, он ничуть не пострадал, а вот рукав отчего-то сделался черным, а раньше был красным. Робер это помнил совершенно точно. Красным, обшитым золотом, нелепым и вызывающим, ничего другого в праздник Повелитель Молний надеть не может.
- Робер, - баронесса силилась улыбнуться, но
в глазах черными бабочками бился страх, - что с вами?!
- Кто здесь? Кто здесь, кроме нас? Там, за портьерами?
- Только Эвро… Мы одни, клянусь вам.
С комнатой все в порядке, она по-прежнему золотистая, а рукав - алый. За портьерой возится левретка, в руках у него роза, а не ландыши. Откуда взяться ландышам в Зимний Излом?
- Почему вы молчите? Что-то случилось? Что- то плохое?
- Говори мне «ты». Только «ты», договорились?
- Мне страшно.
- Не бойся. Я сумею защитить тебя.
- Но не нашу любовь. Они никогда не согласятся, никогда!
- Нам не нужно ничье согласие, мы будем вместе.
- Или умрем.
- Умрем? Нет, маленькая, мы будем жить вечно. Что с тобой?
- Холодно… Окно в спальне, я закрою.
- Боишься замерзнуть?
- Я боюсь потерять тебя. Ты поможешь мне за крыть окно? Его надо закрыть, надо…
- Я не войду в спальню своей невесты до свадьбы. Лучше я закрою дверь.
Двустворчатая дверь со смешными пляшущими человечками, ручка в виде цветочной гирлянды, голубые портьеры… Голубые? Золотые с алыми бабочками!
- Сударыня, что за этим занавесом? Дверь?
- Ложная… Успокойтесь, Коко в отъезде, и он не ревнив, а Эвро я заперла.
- Там двустворчатая дверь, и за ней кто-то есть.
- В моей спальне? Вы шутите! - Хозяйка звонко расхохоталась, вскочила и отдернула занавес. Закатным пламенем сверкнули бабочки-фульги, в окно ударил пахнущий сиренью ветер.
- Смотрите, герцог!
Одностворчатую дверцу украшают виноградные гроздья, костяную ручку-шар поддерживают белые кошачьи лапки с золотыми коготками.
- Первый маршал Талигойи удовлетворен?
- Дверью - да, - лучше казаться пошляком, чем сумасшедшим, - но не в двери счастье.
- Тогда вам следует съесть этот персик! Надеюсь, в моей спальне кто-то и впрямь будет. И этим «кем-то» станете вы.
Золотистый пушистый шарик в розовых ручках, лукавая улыбка, тихий смех.
- Сударыня, персик хорош, но вы - прекрасны!
- Я знаю…
Розовые губы пахнут земляникой, в фиалковых гла зах тает весенняя ночь. Они впервые вместе. По на стоящему вместе, одни, не считая весны и ландышей. Он нашел свою девочку в окошке и не выпустит даже на мгновенье. Родня переживет, и король переживет, и весь мир, а кому не нравится, могут убираться к Изначальным Тварям.
- Есть в этом доме что-то, без чего ты не мо жешь жить?
- Ты… Только ты… Я не могу без тебя!
- Тогда идем. - Куда?
- Разбудим какого-нибудь клирика. Завтра я представлю ко двору свою супругу.
- Так сразу? Я никогда не смогу. Отец…
- Отец простит, ему ничего не останется. Ты пойдешь или понести тебя на руках?
- Пойду… Только… Ты не смейся, но я надену другое платье. Я быстро…
- Ты, и в этом лучше всех.
- Старое платье - дурная примета.
- Ты справишься или позвать Тирзу?
- Не надо Тирзу… Создатель!
Треск за спиной, живое, трепещущее тепло у пле ча, сдавленный крик. Закатные твари, их все-таки выследили.
- За меня! Слышишь, за меня! Быстрей!
Распахнутые створки, сорванное голубое полот нище, опрокинутый столик, перевернутая шкатулка с бисером. В дверях - десяток человек с обнаженны ми шпагами. Лица под масками, но одежду и осанку не спрячешь. Это не висельники, это дворяне. Родичи или заговорщики? За ней или за ним?
- Доброй ночи, господа. Как вас много… Молчат и готовятся, молчат и прячут голоса, но
второй слева знакомо сутулится, а тому, кто рядом, не хватает ладони роста. Даже с каблуками. Родичи оказались заговорщиками, а заговорщики - родичами.
- Вы отказываетесь здороваться? Вы невежи или все-таки трусы?
Шаг вперед и в сторону, поклон, улыбка, родное тепло за спиной. Старое платье - «дурная приме та», но малышка будет жить! Значит, к Леворукому отправятся убийцы, сколько б их ни заявилось.