Страница 23 из 76
— Узнал что-нибудь? — тихо спросил он.
— Ничего.
— А я узнал, — так же тихо сказал он, — что Ингилмундр крестился.
— Я видел крест.
— Да уж, его трудно не заметить. На таком барана можно распять. И он говорит, что поведет всех норвежцев Виреалума в Честер креститься.
— В Честер, — холодно повторил я.
— Потому что епископ Освальд показал им истину, — все тем же ровным тоном продолжил Финан. Ему хватало ума не называть епископа моим сыном. — Может, так и было? — скептически добавил Финан.
Я хмыкнул. Конечно, язычников обращают, и епископ Ода тому пример, но я доверял Ингилмундру не больше, чем голодному волку в овчарне.
— Ингилмундр сказал, что теперь все мы англичане, — продолжил Финан.
— Все?
— Я думал, тебе это понравится.
Я рассмеялся, хоть и невесело, и мой смех услышал возвращавшийся к нам Этельстан.
— Ты развеселился, лорд Утред.
— Как всегда в твоем обществе, мой король, — мрачно ответил я.
— И Финан здесь, мой старый друг! Как ты? — Этельстан не стал ждать ответа. — Давайте поедем на север! Лорд Утред, составишь мне компанию?
Мы перешли Эмотум вброд и поскакали по влажному лугу, по прямой римской дороге. Отъехав от лагеря, Этельстан подозвал слугу и отдал ему ястреба.
— Он не любит летать в сырую погоду, — объяснил он мне, но я понял, что он и не собирался охотиться.
К нам присоединились еще всадники в кольчугах и алых плащах, в шлемах, со щитами и тяжелыми копьями. Они группами рассыпались впереди нас, осматривая возвышенность и создав вокруг короля широкий заслон. Этельстан вел меня на небольшой травянистый холм, где древние земляные стены образовывали грубое подобие квадрата. С одной стороны виднелась каменная кладка, старые камни поросли травой и лишайником.
— Наверное, римский лагерь, — объяснил Этельстан, спешиваясь. — Пойдем со мной!
Его защитники в алых плащах окружили древний лагерь, но только мы вдвоем пошли по влажному дерну, окруженному обветшалыми стенами.
— Что сказал Хивел вчера вечером? — без обиняков спросил Этельстан.
Я удивился этой прямоте, но дал честный ответ, который, вероятно, ему понравился:
— Что будет исполнять договор с тобой.
— Так и будет, так и будет. — Он помолчал и слегка нахмурился. — По крайней мере, я так думаю.
— Но ты был жесток к нему, мой король.
— Жесток? — как будто удивился он.
— Он сказал, что платит двадцать четыре фунта золота, триста серебра и десять тысяч голов скота в год.
— Верно.
— Христианские короли не могут заключить мир, не требуя платы?
— Это не плата, — объяснил он. — На наш остров постоянно нападают. Ирландское море наводняют норвежцы, их корабли приходят с северным ветром, их воины хотят захватить наши земли. Уэльс — маленький и уязвимый край, и на его берега уже нападали. Эти деньги, лорд Утред, идут в оплату за копья, которые защитят Уэльс.
— Твои копья?
— Конечно, мои! Разве Хивел тебе не рассказал? Если на его земли нападут, мы их защитим. Я создаю христианский мир, союз христианских народов против языческого севера, а война стоит денег.
— Но твой мир требует, чтобы слабые платили сильному. Не должен ли ты платить Хивелу, чтобы его армия была сильной?
Этельстан проигнорировал вопрос и хмуро зашагал дальше.
— Мы на острове, и нападение на одно христианское королевство означает нападение на всех. У нас должен быть предводитель, и Господь распорядился, что мы — самое большое королевство, самое сильное, и потому именно мы возглавим оборону против любых язычников, что явятся разорять остров.
— Значит, если норманны высадятся на севере Альбы, ты выступишь на бой с ними? — предположил я.
— Если Константин не сможет защититься сам? Конечно!
— Так Хивел и Константин платят за защиту?
— Почему бы и нет?
— Они ее не просили, — резко ответил я. — Ты навязал ее.
— Потому что им недостает дальновидности. Мирный договор им на пользу. — Он подвел меня к низким каменным стенам и сел, пригласив присоединиться. — В свое время они это поймут. — Он помолчал, будто ожидая ответа, но, когда я ничего не сказал, оживился. — Зачем, по-твоему, я созвал это сборище в Бургэме?
— Понятия не имею.
— Это Камбрия, — он обвел вокруг рукой, сверкающей перстнями. — Земля саксов, наша земля, ее захватили наши предки и столетиями ее пахали. Здесь церкви и монастыри, дороги и рынки, но во всей Британии не сыщешь другого столь же безбожного места! Сколько норвежцев здесь живет? Сколько данов! Оуайн из Страт-Клоты называет эту землю своей, а Константин даже смеет назначать ее правителя! Но какая это страна? Это Нортумбрия! — Он выделил два последних слова, хлопая в такт по камням. — И что сделала Нортумбрия, чтобы выдворить захватчиков? Ничего! Ничего! Ничего!
— Я потерял хороших воинов, победив Скёлля Гриммарсона в Хибурге, — яростно огрызнулся я, — и Мерсия с Уэссексом мне не помогали! Может, потому что я не платил им?
— Лорд Утред! — успокаивающе сказал он. — Никто не сомневается в твоей храбрости. Никто не оспаривает, что мы у тебя в долгу. И, по правде говоря, я пришел заплатить этот долг.
— Вторжением в Нортумбрию? — Я был все еще зол. — Ты клялся не делать этого при моей жизни!
— А ты клялся убить Этельхельма Старшего, — спокойно ответил он, — и не сделал этого. Его убили другие.
Я просто смотрел на него. Его слова были правдивы и в то же время возмутительны. Этельхельм умер, потому что я победил его людей, убил его лучшего воина и заставил его войско бежать. Конечно, Этельстан мне помог, но он вступил в битву лишь потому, что я удержал лунденские ворота Крепелгейт.
— Клятва есть клятва, — сказал он спокойно, но властно. — Ты поклялся убить человека и не сделал этого, и потому клятва недействительна. — Он поднял руку, пресекая мое возмущение. — И клятва язычнику не имеет силы. Нас может связать только клятва именем Христа и его святых. — И снова он поднял руку. — Но все же я пришел вернуть тебе долг.
Один человек, даже лорд Беббанбурга, не может биться с армией трех королевств. Я чувствовал себя преданным, меня в самом деле предали, но мне удалось сдержать гнев.
— Долг, — сказал я.
— Сейчас, лорд Утред, сейчас. — Он встал и начал мерить шагами маленькую площадку, огороженную развалинами стен. — Камбрия — место, где нет закона, ты согласен?
— Да.
— Но все же это часть Нортумбрии, верно?
— Да.
— А Нортумбрия — английское королевство, так?
Я все еще привыкал к этому слову, так же как свыкался с названием Инглаланд. Некоторые предпочитали название Саксонланд, но западные саксы, пытавшиеся объединить всех, кто говорит по-английски, предпочитали называть страну Инглаланд. Слово охватывало не только саксов, но и англов, и ютов. Мы больше не будем саксами или англами, только англичанами.
— Нортумбрия — английская, — признал я.
— Но сейчас в Камбрии больше говорят на языках норманнов, чем на нашем!
Я поколебался и пожал плечами.
— Да, многие говорят.
— Три дня назад я охотился и остановился поговорить с лесником. Он говорил по-норвежски! С тем же успехом я мог бы говорить с ним по-валлийски, и это в английской-то стране!
— Его дети будут говорить на нашем языке, — заметил я.
— Будь они прокляты, его дети! Они вырастут язычниками!
Я оставил это заявление висеть в воздухе, глядя, как Этельстан ходит туда-сюда. В основном он прав. Нортумбрия редко показывала свою власть над Камбрией, хотя та и была частью королевства, и норвежцы, видя такую слабость, высаживались на побережье и строили фермы в долинах. Они ничего не платили Эофервику, и только мощные бурги на мерсийской границе мешали им совершать набеги в земли Этельстана. И слабость Камбрии чуяли не только норвежцы. О Камбрии мечтала Страт-Клота, лежавшая у ее северных пределов, как и Константин.
Как и Этельстан.
— Если не нравятся норвежцы, и ты хочешь, чтобы Камбрия стала английской, зачем держать королем в Эофервике Гутфрита?