Boy Meets Evil

Чонгук запоминал: запах волос лисицы — перечная мята, апельсиновая цедра и ваниль; запах кожи, под которой пряталась яремная вена — кокос и что-то неуловимое, но знакомое. Рен пахла сладко, празднично как-то и это врезалось в память основательнее её чернющих глаз. Он развернул её за плечи к себе лицом, терпеливо ожидая, когда она соберется с духом.

Рен покачиваясь отошла назад, упираясь бедрами в подоконник, и с опаской подняла на него свой взгляд, Чонгук в ответ посмотрел выразительно. Брови заломаны выжидающе, губы были плотно сжаты, а взгляд жадно вцепился в мягкую плоть перед собой. Он отчего-то вдруг скривил губы в улыбке, словно пытаясь её приободрить, и тоже отошел, чтобы достать из куртки пачку с сигаретами.

— Всё началось, когда мы переехали из Японии сюда — шесть лет назад, — ногицунэ бросила слова ему в спину, чтобы те легли ровным слоем на лопатки. — Там погибла моя мать. В Японии, как и здесь, кицунэ — это редкость. Но там за нами велась постоянная охота, мы были ценным товаром. Так что, мы переехали сюда. У отца был друг в Пусане — Ли Сынхо. В свою очередь, у него был ученик — Пак Чимин. Так мы и познакомились, — она хлопнула в ладоши.

Чонгук щелкнул зажигалкой и затянулся, чтобы после обернуться и уловить на девичьем лице тоску.

— На кицунэ охотятся из-за способностей? — он сам не знал зачем уводил её дальше от сути, ради которой и затевался весь этот разговор. Но внутри что-то подрагивало, не давало покоя. Будто если он сейчас позволит ей вот так всё рассказать, то он её собственными руками скинет в обрыв, из которого она никогда не выберется. Даже с его помощью.

— Да, — короткий кивок и облегченный выдох, она со вкусом затянулась сигаретой. — Ещё у нас очень ценный мех: если носить клочок на шее, то удача никогда не отвернется от тебя; его также можно использовать для различных ритуалов и при создании сложных и сильнодействующих зелий. Считается, что мех кицунэ хранит в себе часть жизненной силы лисицы.

Рен смотрела прямо в его глаза. Лицо у неё было нечитаемым, а вот чернота в глазах отдавала ледяным холодом. Чонгуку показалось, что он утонул и сразу оказался на глубине не меньше пяти километров, где вода приобретала черный оттенок и минусовую температуру. Он непроизвольно отвел взгляд и замешкался, зависнув над стеклянной пепельницей.

Ногицунэ хмыкнула как-то невесело и снова затянулась, чтобы продолжить свой рассказ.

— В общем, с Чимином мы познакомились шесть лет назад. Жили под одной крышей, вместе взрослели и учились, — слегка монотонно перечисляла Рен, словно боялась, что он заметит, вычислит каких усилий ей это стоило. Чонгук вычислял, но молчал. — Он никогда плохо ко мне не относился. Мы всегда были на равных, несмотря на то, что он маг, а я всего лишь персонаж из старых сказок. Я не знаю, когда точно это произошло, но в какой-то из дней я просто поняла, что влюбилась. Не то, чтобы я рассчитывала или претендовала на что-то серьезное. Я в курсе, что ваш магический кружок не одобряет этого, но Чимин меня понимал, — Рен расставляла акценты с прицелом на «задеть» и, наконец, закончить эту словесную пытку.

Чонгук закатывал глаза и хмурил брови, но на провокацию не поддавался. Тогда она потушила окурок о толстое дно пепельницы, и достала вторую, прикусывая её зубами из-за чего слова приобрели шипящий звук:

— Всё было прекрасно около года: необузданное веселье, отношения в тайне ото всех, детские шалости, первый секс в отцовской машине, первая пьянка, вылазки в лес, чтобы произнести пустые клятвы — романтика, мать её за ногу.

Броня Рен дала трещину.

У Чонгука будто открылись глаза: он всё это время видел перед собой кицунэ, обернутую в непробиваемый доспех, а он оказался пусть и толстой, но все-таки коркой льда из обиды. Ему не стало её жаль, но внутри что-то щелкнуло, он потянулся ей навстречу, чтобы можно было сомкнуть свои руки и сгрести её всю в охапку, чтобы больше никогда лед её не давал таких глубоких трещин.

Жаль только, что Чонгук отлично помнил — лед имел свойство таить от тепла.

Рен намазывала толстым слоем свое прошлое на открытую рану, которая уже было начала затягиваться. Но вот она — собственноручно, под строгим присмотром, всковырнула коросту.

Выстрелила облаком сигаретного дыма в пространство гостиной, а хотелось бы себе в голову. Залп искр полетел в пепельницу вместе с серыми пылинками. И раз уж не выстрел в голову, то хотелось хотя бы в сердце, чтобы никогда больше не чувствовать.

Тэндо протолкнула кислород в легкие, готовясь к самому последнему рывку в своем одиночном марафоне «Увлекательная жизнь Тэндо Рен или как не надо делать».

— А потом всё случилось, как в самом паршивом фильме с очень тупым сюжетом. Отца и сестру схватили охотники, когда они возвращались откуда-то домой. Мне пришло сообщение с их фотографией и подписью «Расскажешь — убьем», ну и место встречи, — она облизнула пересохшие губы, ощущая на них горький и металлический привкус прошлого. Перед глазами стояло измученное лицо отца, который уже сдался, когда клинок ещё только готовились занести над его головой. — Естественно я никому ничего не сказала. Это задним умом я понимаю, что стоило бы и сказать, а тогда жизни сестры и отца перевесили. Я наплела какой-то ерунды и рванула туда.

Чонгук внимательно смотрел, как Рен делала очередную паузу и поправляла волосы: тонкие пальцы терялись среди пепельных волос с сиреневым отливом. Чонгуку только это и оставалось, потому что он внезапно почувствовал себя виноватым и испуганным — последствия приступа ярости.

С ним всегда так: сначала ему сносило крышу от эмоций и чувств, а уже потом приходило по голове трезвым рассудком, и его трясло и колошматило так, что ни одному наркоману в ломке не снилось.

Сейчас Чонгука ещё не колотило, но уже предательски подкатывало желание сжать лисицу и уложить спать, спев той колыбельную и пообещав, что вот таких монстров, как охотники или Чимин, под её кроватью ночью сегодня не окажется. И не только сегодня.

— Когда отец отказался помогать им даже под угрозой нашей смерти, они убили его. Оно и понятно, — хмыкнула как-то странно Рен, отчего у Чонгука спина покрылась неприятными мурашками. — Зачем им нужен такой несговорчивый, когда его проще пустить на мех и договориться с двумя другими. Так что, они стали угрожать моей младшей сестре. У меня не было другого выхода, — она мотнула головой и гулко сглотнула, а чунгоково сердце в этот момент пропустило удар. — Я договорилась с ними, чтобы они дали мне сутки. Нужно было как-то отвлечь Сынхо с Чимином и выкрасть дурманящее зелье, дабы можно было оглушить хаэчи. Я сказала Сынхо, что мой отец просил помочь в магазине, где он работал. Чимина отправила туда же, а сама выкрала зелье и понеслась в лес. Дальше всё было быстро: оглушили хаэчи, я создала для него иллюзию, чтобы он успокоился и не сопротивлялся, а они уже убили его. Кто ж знал-то, что чертов Чимин решит сыграть в героя и попрется за мной. Он смог ранить одного из охотников. Двое других заставили меня, напомнив о сестре, подчинить Пака иллюзиями. Когда всё закончилось, и мы выбрались в город, они вырубили меня и исчезли вместе с моей сестрой, — Рен снова сглотнула и затянулась, чтобы можно было сморщиться и прослезиться от сигаретного дыма, чтобы именно от него, а не картинки из прошлого служили оправданием для её слёз. — Остальное ты знаешь: Чимин подал жалобу — Сокджин наказал. И вот я здесь.

Лицо у Чонгука смялось, словно бумажный лист, превращаясь в гримасу не то отвращения, не то боли, не то злости.

Рен щурила глаза, уговаривает себя не склонять голову в сторону, чтоб совсем уж комично не выглядеть: ногицунэ с любопытством читает мага — какая прелесть. Во рту мерзкий привкус из табака и старого загустевшего гноя предательства. Она пыталась уловить мысли Чонгука. Не то, чтобы ей действительно было дело, что он о ней подумает. В конце концов, он ей не брат, не сват и тем более не наречённый — никто.