Бес противоречий

— Забирай.

И когда Чимин разворачивается и уходит, последнее, что Мин Йесо видит — это спину, обтянутую черным пиджаком, своего соулмейта и такую же, в тон пиджаку, шпильку от её босоножки, что дырявит мужскую ладонь.

И когда первая капля крови падает на белоснежный мраморный пол у самых дверей, Мин Йесо не думает о своем будущем, она думает, что отныне по пятницам носить будет только красное.

Комментарий к black

Новости, плейлисты, визуальная эстетика — всё это можно найти в моей авторской группе: https://vk.com/kg_magic

========== grey ==========

Они спрашивают: как дела? всё хорошо? тебе нужно свежее полотенце? что ты хочешь на завтрак? куда ты идешь? тебе вызвать такси? Йесо улыбается, обнажая зубы, и говорит, что полотенце не нужно, ей бы новый шампунь с зубной пастой, погода на улице чудесная, поэтому она пройдется пешком до ближайшего круглосуточного. Охранник перестает её слушать ещё на этапе «пройдусь пешком». Куда она денется? Если и денется, то явно недалеко.

Она возвращается с пакетом рамёна и пушистым кульком. Кулек оказывается котом, которого благополучно называют Сахаром. Сахар становится единственным живым собеседником для Йесо, не считая Сокджина, который заходит раз в сутки проведать её. Средства связи отбирают в тот же вечер, прежде чем запихнуть на пассажирское сидение автомобиля. Что такое wi-fi, ноутбук, университет и социальные сети в номере люкс отеля Four Sasons очевидно не знают.

Йесо привыкает, просит игрушки для Сахара, сменное белье для себя и учится не ставить стакан на край тумбы-стола, оставлять еду не накрытой. Чимин бы оценил, если б мог.

Чимина Йесо не видит… недели три? четыре? две? Судить сложно, когда у тебя из номера даже электронные часы забирают, но она не расстраивается. Пусть занимается своими взрослыми делами — ручки кофейных чашек переставляет на север, например. Справедливости ради, Мин Йесо обиды на него не держит, почти не злится: всё внимание, все её эмоции сосредотачиваются на пушистом клубочке, который Сахар периодически сблевывает в угол. Куда там Пак Чимину до таких привилегий!

В один из дней Сокджин приносит сумку и желтый бумажный конверт. Йесо не экстрасенс, но что в конверте находится — знает. Там что-то напоминающее новые документы и шанс на жизнь без каждодневного выбора маски.

— Теперь ты — Ким Ёнсо, — шумно вздыхает Джин, устраиваясь в кресле напротив. Сахар мигом оживляется и запрыгивает к нему на колени, тыкаясь мордочкой в ладони. — Я отправил документы в три университета на выбор: Токио, Лондон, Берлин. Ткни пальцем куда хочешь, там и закончишь обучение. На время учебы я тебя обеспечу всем необходимым — аренда жилья, транспорт, охрана и прочие расходы.

Другая на её бы месте кручинилась, что придется к имени привыкать, к новой жизни, но Йесо с пятнадцати лет в маске ходит, наслаивая поверх множество других, которые ей присваивает общество. Шлюха, лесбиянка, ведьма, ненормальная c языкового, соулмейт Пак Чимина. Йесо не волнует ни новое имя, ни новая страна, её волнует цена.

— Почему? — голову не поднимает, смотреть на него сложно: ощущение сразу будто смотришь в отзеркаленную кривую версию себя. — В смысле, не почему Ким Ёнсо, а почему ты помогаешь мне?

— Спустя две недели ты задала хоть один логичный вопрос, а то всё: мне бы миски для кота, мячик резиновый, толстовку новую, — хмыкает довольно Джин, пока Йесо мысленно ставит галочку напротив «две недели не видела Чимина».

— Рано или поздно это должно было произойти.

— Окей, — кивает. — Я не только тебе помогаю, но и Чимину хочу насолить.

— Зачем?

— Я в тебя влюбился, — хихикает Джин, только вот у Йесо от этого смеха липкие мурашки по загривку ползут. Она все-таки смотрит на него, запоминает, как выглядит лицо Сокджина, когда он врет, и решает пока не копать глубже.

— Я сделаю вид, что поверила, — задумчиво растягивает каждое слово, кусая губы. — Есть три условия.

— Условия? Ты уверена, что ты в том положении, чтобы их ставить? — заламывает брови Джин, но не от удивления, а скорее из интереса. На лице у него ни грамма злости, только любопытный огонек в глазах блестит.

— Ну ты ж влюбился, — парирует девушка. — Так что условие первое: я забираю с собой кота и уезжаю в Лондон. Условие второе: я ни при каких обстоятельствах с тобой не сплю, — она делает долгую паузу, собирается с духом, чтобы озвучить последнее и самое сложное для неё условие. Сложное, потому что пятой точкой чует, что именно тут-то её развернут и пошлют в увлекательное эротическое путешествие.

— Третье? — нетерпеливо поторапливает её Джин, наглаживая кота.

— Я должна попрощаться с Юнги, — не «хочу», не «можно?», а «должна», потому что он её чип-и-дейл в одном лице, потому что он единственный, кому всё это время было не плевать что внутри, а не снаружи.

— Нет, — ожидаемо отрезает Джин.

— Тогда в жопу Лондон и твою любовь, возвращай меня Чимину.

Джин закатывает глаза и, подумав с минуту-другую, все-таки даёт свое согласие, но с оговорками. И поэтому через три дня Йесо встречается с Юнги не в университете, не в общежитии и даже не в многолюдном кафе, а в хост-баре. Сокджин выбор места объясняет простым: «Там никто не подумает искать Мин Йесо». Она благополучно оставляет при себе встречный вопрос о том, где тогда будут искать Мин Йесо?

***

— Объяснишь, что происходит? — в лоб спрашивает Юнги, когда она заходит в приватную кабинку, забронированную специально для них.

— Кажется, я смогла уйти от Чимина, — Йесо неуверенно крошит слова о зубы, смотрит в зеркало на стене, без интереса разглядывая собственное отражение: щурится уставшими глазами, подёрнутыми красным по каёмке, выдающими, как на счётчике, количество бессонных ночей; щурится подозрительно, но не злобно. — Кажется, это не навсегда, но имеет все шансы стать таковым.

— Это я уже понял, — качает головой Юнги, закуривая, — в университете только и разговоров, что Пак Чимин сплавил своего соулмейта и жену в одном флаконе.

— Слухи быстро распространяются, — фыркает девушка.

— В чем прикол-то?

— Помнишь, я говорила, что хочу довести Чимина до той черты, когда либо позор со сломанной психикой, но со мной под руку и по всем соулмейтовским законам, либо покой, кофейные чашки и без меня? — облизывает пересохшие губы. — Я добилась желаемого, он внезапно взорвался и буквально отдал меня какому-то чуваку с замашками мецената. Не знаю точно, зачем это нужно Сокджину, но я и не уверена, что хочу знать, ибо жопой чую — там история такое дно, которое мне и за двадцать лет не пробить. В общем, Сокджин договорился с Чимином и СОУЛом: Мин Йесо по всем документам оправляется в Китай на обучение по гранту, живёт там три года, Чимин к ней катается для вида, получает в процессе отцовское кресло, а потом Йесо случайно погибает в каком-нибудь несчастном случае. В это время в Лондоне — Ким Ёнсо живёт себе припеваючи с котом, учится в университете и никаких Чиминов знать не знает.

— И этот Сокджин, конечно, тебе за просто так помогает? — спрашивает Юнги, перебирая взглядом её по косточкам, когда они на минуту погружаются в тишину.

— Пока — да, но!.. — указательный палец задирает, — я планирую свалить раньше, чем он решит выставить мне счет.

— Вот скажи, — Юнги даже бровью не ведет, хмуро разглядывает граненый бокал, крутит в руках, оставляет отпечатки на вспотевшем стекле. — Чего тебе с Чимином-то не жилось? Он уже на мировую с тобой пошёл, а ты в позу. Зачем?

— Давай, на пальцах. Из-за его заебов на идеальности меня изнасиловали — раз, — загибает первый. — Из-за этого же мне постоянно тыкали в лицо тем, что я шлюха, рассылая мои фотки везде и всем — два. Он в прямом смысле купил меня у моих родителей, когда я не пошла с ним добровольно — три. Он выкатил свод его правил для его комфортной жизни — четыре. Он силой заставил меня выйти за него замуж, когда я просто покурила травы, потому что объективно он меня давил морально — пять. Мне угрожали из-за него — шесть, — загибает большой палец левой руки. — Не отпустил меня даже тогда, когда узнал о том, что со мной сделали из-за него, хотя я просила — семь. Всё это время он плевал на меня, мои чувства и желания — восемь. Постоянно угрожал мне и пытался меня переделать под себя — девять. Самое главное, он выбросил меня, когда понял, что я не подлежу исправлению, слишком деформирована — десять.