Страница 1 из 7
На десятые сутки я начал приходить в себя. Меня отвязали от койки и разрешили пойти искупаться.
После душа я переоделся в чистую пижаму, перестелил кровать и, уже спокойно и уверенно, пошел обедать в столовую. Поначалу, все обходилось без эксцессов. Когда я пошел за добавкой компота, ко мне вдруг подскочил какой-то хилый очкарик и изо всей силы двинул мне кулаком поддых! От неожиданности я сложился пополам, чашка с компотом отлетела далеко в сторону, опрокинув на меня содержимое, а сам я грохнулся на пол, пребольно ударившись локтем о ножку стола.
- Только не вздумайте отвечать! - крикнул мне очкарик по-русски. - Великодушно простите и забудьте! Поверьте, я не хотел вам зла!..
- Придурок, ты че, совсем охренел? - заорал я на том же великом и могучем.
- Молчите, ради бога, молчите! Или мне придется ударить вас по голове! - крикнул нападавший, и уже размахнулся для нового удара.
Ну, я долго раздумывать не стал и крепко врезал ему справа в челюсть. Чувак отлетел назад и упал на столик с закусками, аккурат попой в салат.
Дружные аплодисменты зрителей (пациентов нашего отделения) были мне наградой.
Тут же подскочили трое санитаров, схватили меня и потащили на отделение.
- Что, Шизкиель, - стал укорять меня Шломо. Он сегодня дежурил во вторую смену. - Опять дерешься? И с кем связался! С этим новеньким... Нет у тебя совести никакой!
- Да он первый меня ударил! - теперь разговор шел на иврите.
- Да, я видел. И он за это будет наказан.
- На всех карцеров не напасетесь! - крикнул новенький, которого тоже быстро скрутили.
- Правильно. Поэтому профессор Гринович будет привязан в своей палате. А ты опять на сутки на свою коечку в холодную...
Последняя фраза относилась уже ко мне.
- Это несправедливо! - возопил я. - Я ему ничего не сделал! Он первый начал! И еще раз хотел меня ударить!
- Ладно, ладно, - медбрат привык здесь уже ко всему, и подобные разборки были для него делом обычным. - Скажи спасибо, что брат Махмуд сегодня в отпуске. А то бы точно огреб по-полной. Я тебя только на часок привяжу. Захочешь в туалет - позови. Дверь я не закрою.
- Это несправедливо!
- Справедливость у Врат Справедливости, - скаламбурил он. "Шаарей Цедек" - "Врата Справедливости" - так называлась одна из израильских психиатрических больниц.
- А у нас больница называется Гея, - добавил медбрат.
- Есть такая планета Гея, - сказал я.
- В самом деле? - удивился Шломо, привязывая меня ремнями к койке карцера.
- Да. Гея - это наша Земля. Это по-гречески, - авторитетно сказал я.
- Значит, ты недалеко улетел. Кстати, когда в следующий раз будешь мыть звездолет, не забивай сточную трубу грязной одеждой. А то в прошлый раз из-за тебя все отделение залило.
- Ладно. Постараюсь.
В конце концов, как говорил герой сказки "Перевернутое Дерево": "У каждого падишаха своя болезнь". Я себя считал космическим кораблем, бороздящим просторы Вселенной. Иногда "корабль" надо было мыть "темпоральным полем". Что я и делал. А трубу я случайно закрыл. Поэтому вода "темпорального поля" затопила полстанции (отделение "гимел").
Вообще, после интенсивного курса уколов перфенана, я уже начинал понимать, что со звездолетами я немного погорячился. То есть, возможно, я и лечу в космосе, но при этом не покидаю своей родной планеты, и уж никак не являюсь сам космическим кораблем.
В общем, я лежал плотно привязанный за все четыре конечности к кровати и думал...
Нет. Я не думал о бренности бытия. Я думал о том, что где-то есть "наземные орбитальные станции" и похуже, чем наша Гея. И кормят там всяким дерьмом, и "твердое топливо" (таблетки) там хуже, и медперсонал зверье. Зато "там" привязывали полотенцами. Благодаря чему, через полчаса определенных усилий можно было освободиться. Здесь же сопротивление было совершенно бесполезно. Это был уже далеко не первый мой "залет на дурку" и кое-какой опыт у меня имелся.
Я посмотрел в окно. За окном накрапывал январский дождь, маленькая птичка чирикала на ветке кустарника неподалеку и зоркими глазками поглядывала в мою сторону.
Вот бы и мне стать такой птицей...
"If I could fly away..." - вспомнил я песню Франка Дюваля.
Да, если бы я мог улететь отсюда куда-нибудь далеко, в счастливый мир Любви и Счастья! Туда, где нет психушек, психов и психиатров...
- Извините, к вам можно?
В дверях карцера стоял профессор Гринович. На левой щеке у него сиял огромный синяк.
- А, значит, тебя не привязали! - я просто готов был разорвать его на куски. Ремни мешали.
- Извините меня, пожалуйста. Просто если бы я вас тогда не стукнул, мне пришлось бы вылить чан с кипятком на ногу главного врача.
Он говорил совершенно серьезно.
- Зачем? - обалдел я.
- Чтобы "Хамас" выпустил нашего солдата - Ноама Нурита.
- Не понял...
- Это трудно понять, - Гринович замялся, поправил треснутые очки на длинном носу, потом протянул мне стакан с колой. - Вот, выпейте это!