Флакон смерти №5

Не хочет, в конце концов, выходить замуж за Павлика, молодого человека, приятного во всех отношениях, такого перспективного, и к тому же сына лучшего друга отца и его коллеги по научному сообществу, а также внука бывшего ректора меда. За вне всяких сомнений будущего доктора медицинских наук, профессора, наверное, даже академика, как и его отец, и, кто знает, ректора меда или крупного чиновника в областном министерстве здравоохранения, как дед.

А то и в московском министерстве!

Нет, ни при каких обстоятельствах и ни за какие коврижки она за Павлика не хочет!

И если бы в ситуации с Павликом отец, скрипя зубами и скрепя сердце, еще мог принять ее сторону, ведь любви, в конце концов, не прикажешь, да к тому же имелись еще и другие отпрыски известных врачей, то ее отказ продолжать образование в меде и идти по стопам самого отца и покойной мамы Игорь Борисович принял бы в штыки и никогда бы ей не простил.

И никогда так и означало: никогда. Ни сейчас, ни год спустя, ни десять, ни сто девяносто семь.

Ну да, она элементарно боялась, являясь трусихой. Ну и все эти годы подлаживалась под мнение родителей, вернее, под мнение отца, ведь мама, будь она жива, не исключено, встала бы на ее сторону и смогла бы убедить мужа в том, что мнение дочки нужно если не понять, то хотя бы принять.

Да, точно встала на ее сторону – и да, смогла бы убедить: Зоя в этом не сомневалась.

Но мама ушла в сорок шесть лет – взяла и умерла. Причем произошло это в день рождения отца, одиннадцатого августа. Самой Зое тогда было тринадцать, и она всегда радовалась дню рождения папы, единственному у них в семье выпадавшему на летний период – и она сама, и мама родились зимой.

Они находились на даче в тот день, была масса гостей, конечно же, в первую очередь из медицинской среды, все шло отлично, и день был такой хороший. Они много смеялись, болтали, праздничный обед, приготовленный мамой, был, как всегда, пальчики оближешь. И никакого алкоголя, конечно же, – с этим у них в семье было строго, ведь и отец, и мама были хирургами, правда, она взрослый, а отец детский.

А потом, когда гости уже разошлись, они остались на даче, наслаждаясь завершением того прекрасного летнего дня и долгими сумерками, и отправились на реку, чтобы искупаться.

Там, на небольшом, уже пустынном, пляжике тоже все было замечательно, вода была как парное молоко, и Зоя помнила, с каким наслаждением она ныряла.

Мама вот тоже нырнула, а потом не вынырнула. Зоя сначала этого не заметила, как и отец, отвлеченный разговором на пляже с пожилым соседом, конечно же, маститым медиком. И только когда Зоя истошно закричала, увидев всплывшее спиной из изумрудных глубин тело мамы, он понял, что что-то произошло, – и этот крик словно разрезал их жизнь на две неравные части: до и после.

До смерти мамы и после нее.

На пляжике было сразу два медика, которые сразу, не дожидаясь вызванной по мобильному «Скорой», принялись за реанимацию мамы, находившейся без сознания.

Но, несмотря на то что оба были профессорами и одними из лучших медиков города, все было тщетно. Бессильны оказались и прибывшие парамедики, да и в городской больнице, куда маму в итоге доставили, тоже не помогли. Несмотря на все прилагаемые усилия, вечером того дня, дня рождения отца, констатировали смерть мамы.

Как позднее выяснилось, в тот самый момент, когда она, нырнув, находилась под водой, у нее случился разрыв аневризмы в головном мозге: никто и не ведал, что у мамы была опасная аневризма, себя все эти годы никак не проявлявшая.

А потом она вдруг разорвалась, вызвав крайне обширное субарахноидальное кровоизлияние, приведшее к быстрой смерти.

Маме никто и ничто не могло помочь, разве что ее прямо с пляжика доставили бы на стол к опытному нейрохирургу, да и то почти отсутствовала вероятность того, что она, сумев благодаря его искусству выжить, стала бы прежней мамой. Не исключено, что она оставалась бы в вегетативном состоянии, прикованная к больничным аппаратам.

Наверное, такая смерть – быстрая и немучительная – была лучшим выходом.

Смерть в сорок шесть лет, в день рождения отца.

Эта смерть стала самым сильным аргументом в пользу того, чтобы Зоя также выбрала стезю медика. Ведь если бы она заявила о каком-то ином своем желании, то, получается, она бы предала память мамы?

И более того, она бы предала не только маму, которая умерла, но и отца, который продолжал жить, виня себя в том, что не смог помочь жене.

И не желая слушать, что даже самый лучший врач города, страны, мира и Вселенной не мог победить вечную соперницу любой медицины, в итоге всегда, рано или поздно, одерживавшую триумф над любым гениальным врачом, как и над любым человеком.

Смерть.

Все эти воспоминания промелькнули в тот самый момент, когда отец строго взирал на дочь, поблескивая очками и поигрывая тонким острым красным карандашом, которым обычно проверял студенческие работы: Зоя знала, что этот взгляд нагонял страх не только на неопытных студентов и молодых аспирантов, но даже на маститых коллег отца.

Да, она боялась, но отступать было уже слишком поздно. Она и так отучилась два семестра, потеряв год своей жизни.

Жизни, которая, как Зоя знала после внезапной смерти мамы, может закончиться в любой момент. Да, именно что в любой: ты нырнешь в теплые нефритовые воды местной речки – и уже не вынырнешь.

Во всяком случае, живой.

– Так о чем ты хочешь поговорить, дочка? – спросил отец, и Зоя, поймав его взгляд, почувствовала, что душа ушла в пятки. Ну да, ведь выстраивала этот разговор в мыслях уже сколько недель, а то и месяцев, и вот оно: стоило отцу сверкнуть очками, как вся уверенность немедленно испарилась.

– Папа, речь идет о моей учебе в меде… – выдавила она наконец из себя, понимая, что напрочь забыла все те убедительные слова, весомые фразы и железобетонные аргументы, которые собирала и оттачивала все это время.

Отец, вдруг мягко улыбнувшись, как умел делать только он, снял отбрасывающие столь пугающие блики очки и, положив их на стол около компьютерной клавиатуры, произнес:

– Ах, ты об этом решила поговорить, дочка! Ну, причин для беспокойства у тебя нет!

Зоя еле сдержала вздох – да, об этом, хотя, нет, совсем даже о другом!

– Папа, дело в том, что моя учеба в меде…

Отец, словно не слушая ее (а ведь и в самом деле не слушал!), продолжал:

– Понимаю, хочешь узнать, как я тебя оцениваю, твои успехи и перспективы, дочка…

Нет, она не хотела, совсем не хотела! Но понимала, что отца, привыкшего вещать с высокой кафедры, уже не остановить.

– Скажу то, что, вероятно, говорить не должен, дочка, но я тобой доволен! Даже очень доволен! Тебя так везде хвалят!

Зоя, еле заметно скривившись, ответила, понимая, что говорить должна была совершенно не это:

– Папа, сам понимаешь, что не могут не хвалить, я же твоя дочка…

Да не то, совершенно не то!

Отец, подняв вверх указательный палец (это был его фирменный жест), заявил:

– Не надо так думать о моих коллегах! Уж поверь, у меня с ними отношения доверительные и профессиональные. И никто бы не стал тебя хвалить лишь потому, что ты моя дочь!

Что правда, то правда: нет, не стали бы. И это означало, что она действительно была далеко не самой плохой студенткой. Вероятно даже, одной из лучших.

Что не отменяло того, что к медицине ее душа не лежала и продолжать свое образование на лечебном факультете она после летних каникул не намеревалась.

Отец же, явно гордый ее успехами, продолжал перечислять:

– И с кафедры детских болезней о тебе только самые лестные отзывы…

Там она подрабатывала лаборанткой – не потому, что это так уж требовалось с финансовой точки зрения, а потому что свою карьеру именно там в свое время начинал и отец.