Страница 24 из 67
Он вынес ее на свет.
— oOo~
Комната была слишком яркой, ярче, чем могли вынести ее глаза. Они болели, горели, и Астрид подумала, не вынесли ли ее на солнце.
А может, это Валгалла? Неужели именно так Девы-защитницы попадают в Валгаллу? Их переносят не валькирии, а их братья? Она никогда о таком не слышала.
Снова разговоры, снова голоса. Целая толпа, все женщины. Но мужчина все еще держал ее, и она успокоилась, услышав его ровный и твердый голос.
Затем послышался шум воды. Плеск и бульканье.
Нет. Нет, только не это. Только не ледяная вода, льющаяся на ее голое, избитое тело. У нее не осталось сил, чтобы не кричать. Где же Валгалла?
Неужели она закричала? Неужели она оказалась так слаба? Может быть, он нес ее в Хельхейм (прим. согласно скандинавской мифологии в Хельхейм попадают все умершие, кроме героев, которые попадают в Вальгаллу)?
Да, так и должно быть. Она чувствовала, что падает, падает, падает…
Астрид попыталась бороться и обнаружила, что краткие мгновения покоя — как долго она была на свету? — вернули ей немного сил.
Мужчина крепко держал ее, шепча ш-ш-ш-ш, но она сопротивлялась. Она попыталась издать боевой клич, но из разорванного горла вырвался лишь хриплый стон.
А потом падение прекратилось. Она попыталась что-то разглядеть, но глаза ее болели от света.
Мужчина спорил с женщиной — женщиной с жесткими руками. Астрид услышала в его голосе настойчивость.
Он пошевелился, и она снова стала падать, и снова услышала плеск воды, но сопротивляться уже не могла. Чтобы подготовиться к боли от ледяной воды, она попыталась освободить свой разум.
Но вода была теплая — очень теплая. И мужчина не отпустил ее. Она чувствовала его под своим телом, под водой вместе с собой. Вода впивалась в ее раны, но боль не мучила ее. Она давала облегчение. Давала надежду.
Это была полезная боль. Исцеляющая боль. Неужели они ее лечат?
Его голос у самого ее уха, непонятные слова, призванные успокоить.
Руки у ее головы — маленькие, но нежные. Они трогали ее за волосы, но очень медленно. Расплетали косы, которые давным-давно превратились в узлы.
Неужели ее моют?
Неужели ее спасли?
Неужели она дома?
Астрид снова попыталась что-то разглядеть, и снова ее глаза застил белый свет.
— Леиф? — прохрипела она.
Или это целитель? Ее мать. Неужели это были руки ее матери? Неужели так нежно прикасается к ней ее мать?
— Мама?
Тихие, странные слова у ее уха. Глубокий голос. Прикосновение бороды к щеке. Губы — губы на ее коже.
Нет, не ее мать. Она не знала никого, кто мог бы так нежно прикоснуться к ней. Она жила не ради нежности. Она не хотела такой жизни.
Но теперь ей так сильно была нужна нежность.
Валгалла или Хельхейм, дом или просто еще одна камера — ей было все равно. Она будет принимать это мягкое спасение так долго, как только сможет.
Астрид позволила своему телу расслабиться в обнимающих ее руках. Она повернула голову и почувствовала спокойную силу того, кто держал ее.
На ее губах появился странный соленый вкус, но она не понимала, что это.
— oOo~
Мужчина вымыл ее, касаясь тела мягкой тканью. Он касался ее ран, что-то шепча, и прикосновения были осторожными.
Руки в ее волосах все еще расплетали ее волосы, а потом появилась еще одна теплая вода, и ее волосы вымыли.
Она чувствовала, как часть боли смывается теплой водой. Какие-то раны стали болеть сильнее, но эта боль ее не раздражала. Постепенно все стихало.
Время все еще бесцельно кружилось вокруг, но разум Астрид немного успокоился. Хотя он все еще был полон огня и смятения, теперь ей хотелось быть в этом настоящем, и теперь она попыталась понять, где она и что происходит. Комната погрузилась в полумрак, как раз когда мужчина поднял ее из воды и завернул во что-то теплое и мягкое, как овечья шерсть.
Затем появился отблеск огня, и Астрид почувствовала тревогу. Неужели она все-таки оказалась в плохой комнате?
Ее глаза распахнулись, и она смогла видеть — не очень хорошо, но достаточно, чтобы различить предметы обстановки. Кровать. Стулья. Канделябры на стенах. Камин. Она находилась в комнате, похожей на те, что были в замках Эстландии. Там были окна, из которых виднелась темнеющая синева ночного неба.
Она посмотрела на мужчину, своего спасителя. Она не могла разглядеть его лица, но он был темным — темная борода, темные волосы.
Неужели она все еще в Англии? Наверняка. Боги, нет. Она не была спасена.
Неужели ее продали? Неужели она стала рабыней?
Он отнес ее на кровать. Воспользуется ли он ею сейчас? Но это уже не имело значения. Мужчины были меньшим из зол, уж она-то теперь это знала.
Он натянул мех на ее обнаженное тело, произнеся несколько странных слов. Затем провел пальцами по ее лбу, повернулся и что-то кому-то сказал.
Астрид было все равно. Она чувствовала себя усталой и больной, кожа головы горела, а перед глазами плясали звезды. Боль терзала ее тело, но впервые за целую вечность она почувствовала себя спокойно, укрывшись мехом, лежа на мягком белье.
Она перекатилась на бок и обняла мужчину за плечи. Если он купил ее, она будет только рада. Он забрал ее из темного места, и все остальное не имело значения. Если он будет нежным, она позволит ему использовать ее, как ему захочется.
Она не поддалась боли.
Она сдалась нежности.
10
Леофрик провел рукой по влажным волосам женщины, снова ставшим светлыми после купания и заботы Эльфледы. Чисто вымытые и распущенные, они оказались длинными и слишком светлыми, чтобы их можно было назвать золотистыми. Волосы чуть заметно вились, даже после мытья.
Женщина перекатилась на бок и обвила руками руку, на которую он опирался, и у Леофрика не хватило духу отстраниться. В своем беспокойном сне она тихо всхлипывала при каждом тяжелом выдохе.
Она была в бреду с тех пор, как он вошел в ее камеру, переходя от бесчувствия и ленивой апатии к горячему, яростному безумию, снова и снова. Она говорила на своем языке; Леофрик жалел, что не понимает ее. Иногда это звучало так, будто она выкрикивала имена, словно умоляла друзей помочь ей. Здесь у нее не было друзей. Ее друзья уже были далеко.
Однажды она позвала «мама», и он это понял. Казалось, его сердце разорвется на части.
Его сердце не было спокойным с тех пор, как он вошел в ее камеру, с тех пор, как он уселся на пол, чтобы помочь ей напиться. Господи, как же ему было тяжело! Возможно, даже еще тяжелее, чем когда он увидел Дреду.
Они делали все это с ней — с женщиной, с воином, которая когда-то была могучей и сильной, а теперь почти ничего не весила. Когда он поднял ее, она казалась легче, чем Дреда.
Леофрик провел кончиками пальцев по ее полным, потрескавшимся губам. Старый шрам тянулся по ним от носа до подбородка — тонкая, прямая, бледная линия. Это был шрам воина. Так странно видеть его у женщины.
— Она слишком горячая, — пробормотал он. Теперь, когда она была чиста, ее раны казались еще более ужасными, а кожа — то немногое, что не было покрыто ранами, не гноилось и не было черным из-за синяков, — стала ярко-красной.
Эльфледа фыркнула. Лекарка вела себя с ним едва ли не грубо из-за того, что он настоял на том, чтобы лечь в ванну вместе с женщиной.
Но она так запаниковала, когда он попытался уложить ее в воду, и он не мог вынести ее страха. Поэтому он снял ботинки и забрался в ванну, полностью одетый, а ее обнаженное, израненное тело лежало на нем.
После мгновения безумного сопротивления она успокоилась и повернулась в его объятиях.
Его объятия.
Вот во что это превратилось: в объятия. Когда она начала плакать, он даже поцеловал ее в щеку и в голову, снова и снова, не задумываясь о том, что делает.