Страница 18 из 67
Воин снова поднял глаза, широко раскрытые, полные шока и ярости.
Эдрик шагнул вперед, оказавшись всего в нескольких шагах от этих огромных, разъяренных, свирепых людей. Он вытащил из-за спины топор женщины и бросил его на землю.
— Вы уйдете на рассвете. Вы меня понимаете?
И снова ответа не последовало. Но Эдрик повернулся на каблуках, спиной к врагу, и спокойно пошел обратно к своему коню.
Воздух наполнился ревом, и гигант бросился в атаку. Первые лучники выпустили свои стрелы. Все три стрелы попали великану в грудь, и он упал.
В конце концов, он оказался не неуязвимым.
ЧАСТЬ 3. ВОСПИТАНИЕ
Чтобы стать лучше, нужно много учиться
7
Ребенком Астрид боялась темноты. Ночами ее мучили ужасные кошмары, они проносились в ее сознании, цеплялись за нее, пока она не просыпалась с криком и плачем. Даже в часы бодрствования, когда темнота накрывала дом, страшные, необъяснимые существа из снов ползали вокруг и скользили по краю ее зрения.
В их мире тьма всегда была рядом. В течение долгих зимних месяцев, особенно в ближайшие к солнцестоянию недели, темнота была почти постоянной. Страх Астрид был источником стыда и гнева для ее отца и раздражения и озабоченности для матери.
Ей исполнилось семь лет, и она все еще не могла спать ночами одна, и как-то ясным днем отец взял ее за руку и отвел в лес, подальше от Гетланда, под предлогом, что они ищут особую ночную траву для матери.
Когда город скрылся из виду и звуки его затихли, а солнце начало опускаться под землю, отец Астрид привязал ее к дереву и ушел, глухой к ее крикам, плачу и мольбам.
Та ночь была самым ярким воспоминанием Астрид.
Она кричала до хрипоты, кричала до тех пор, пока что-то не разорвалось у нее в горле и она не почувствовала вкус крови. Она плакала до тех пор, пока в ней не осталось слез, а потом уже плакала без слез.
Она обмочилась и не только. Ее несколько раз вырвало.
Хотя та ночь была всего на несколько часов короче зимних ночей, это была самая долгая ночь в жизни Астрид. Лесные звери пришли поиграть с созданиями ее воображения, и она провалилась в черную бездонную пропасть, с каждым мгновением все глубже погружаясь в пучину ужаса.
А потом она упала на дно.
А потом ужас оставил ее.
Отец вернулся к ней на рассвете. Он развязал ее, и она встала. Когда ее тело взорвалось болезненными покалываниями, Астрид выдернула свою руку из руки отца и ухватилась за дерево. Покалывание утихло, и она пошла впереди отца через лес и вернулась домой, где привела себя в порядок и занялась своими делами.
Ее любовь к отцу больше не была прежней, но он сделал то, что должен был. Она больше не боялась темноты.
С той ночи она никогда не испытывала страха.
И его не было в ней и теперь.
Астрид лежала связанной в этой темнице, и час шел за часом, но ее взгляд не нашел ни намека на крошечный источник света. Не было слышно ни звука, даже капели. Только звуки, которые она издавала сама, когда двигалась, и когда кашляла, справляясь с болью в легких, которую оставил в ней огонь, убеждали ее в том, что она не оглохла.
Она могла бы решить, что ослепла, если бы не тюремщик и еще трое мужчин, которые навестили ее однажды. Они уставились на нее сверху вниз и заговорили на своем странном языке, а потом ушли. Тюремщик принес факел, и когда боль от вспышки яркого света прошла, Астрид разглядела троих мужчин в сверкающих нарядах, которые говорили об их богатстве и власти.
И тюремщика — в скромной шерстяной одежде и с ненавистью в глазах. Его нос был отвратителен на вкус, но вид его забинтованного лица принес ей удовлетворение.
Они пока ничего с ней не делали — только избили, раздели, связали и бросили в темноту. Они связали ее максимально неудобно. Ее руки и ноги соприкасались за спиной, а веревка чуть сжимала шею при малейшем движении. Если захотеть, она могла бы покончить с собой, вытянув руки и ноги, чтобы веревка на горле ее задушила. Но это был не тот путь в Валгаллу, который выбрал бы воин. Так что она будет жить, пока не сбежит или не будет спасена, или пока ее не убьют. Рано или поздно она освободится.
Почему они схватили ее, она еще не поняла. Астрид сомневалась, что они собирались допрашивать ее; даже если бы она была трусихой, она не знала их языка и все равно ничего не смогла бы рассказать, и теперь они, должно быть, поняли это. Они схватили ее по какой-то другой причине.
Они ухмылялись, когда раздевали ее и щупали ее тело, щипали и мяли. Астрид не плакала от боли, и они становились более настойчивыми и грубыми, засовывали пальцы куда только могли, кусали ее, шлепали ее. Она сопротивлялась, и каждый сильный удар, которым они отвечали на ее попытки вырваться, стоил того, чтобы заставить их истекать кровью.
Эти люди, казалось, хотели, чтобы ей было стыдно. Астрид видела это по их глазам, они думали, что каким-то образом унижают ее. Она видела это, но не понимала. Ее тело не было источником стыда, и то, что другие люди делали с ним, не могло вызвать стыда у нее самой.
У этих христиан были странные понятия о морали. Казалось, они противны сами себе почти так же, как и ей.
Однако они причиняли ей боль, и она это помнила. И однажды они заплатят за ее мучения.
Астрид не знала, чем кончился бой, но очень надеялась, что они победили. Она представила себе, как Леиф и Вали открывают дверь камеры и развязывают ее, и позволила этому видению заполнить пустоту.
А потом она представила себе свое возмездие.
Но если христиане победили, она наверняка умрет здесь. Они замучат ее до смерти либо оставят здесь, и она умрет с голоду. Да, Астрид понимала, что они убьют ее.
Она понимала это, но в этом понимании не было ни страха, ни жалости к себе. Если это будет ее конец, то она встретит его с открытыми глазами и закрытым ртом.
И будет бороться до конца.
— oOo~
Используя сигналы своего тела — потребность в опорожнении и потребность в еде — чтобы отметить время, Астрид посчитала, что оставалась одна в кромешной тьме и совершенной тишине почти два дня, когда услышала оглушительный лязг открываемого замка. Дверь камеры со скрежетом открылась, и она закрыла глаза от обжигающего света факела.
Астрид не открывала глаз до тех пор, пока золотое сияние, пробивавшееся сквозь веки, не перестало их резать. Сделав это, она увидела перед собой лицо тюремщика. Он сделал жест свободной рукой, и двое других мужчин протиснулись в камеру мимо него.
Она узнала в этих мужчинах тех, кто раздевал ее и ощупывал. На их лицах и руках все еще были видны следы, которые она оставила, когда боролась.
Она улыбнулась и заметила, что удовлетворение на лице одного из мужчин на мгновение сменилось сомнением.
Будучи связанной, она не могла сопротивляться, поэтому лежала неподвижно, пока они шли к ней. Один из них демонстративно глубоко вдохнул и что-то сказал своему товарищу. Астрид не понимала слов, но решила, что они просто издеваются над грязью, в которой она лежала. Они ожидали, что она почувствует стыд, но потребность тела в опустошении не была постыдной, и ее вины в том, что у нее не оказалось другого выхода, кроме как опорожнить себя прямо здесь, тоже не было.
Один из мужчин взмахнул кинжалом, и Астрид напряглась. Но он протянул руку и перерезал ее путы. Затем, когда другой начал разматывать веревку, первый мужчина наклонился ближе и подтолкнул лезвие под ее подбородок, позволяя острию погрузиться в плоть.
Он что-то грубо говорил ей, и от него несло старым мясом и плохим элем. Она сердито посмотрела на него в ответ.
В ту же секунду, как Астрид почувствовала, что ее руки свободны, она дернулась, не обращая внимания на боль в подбородке, где кинжал разрезал кожу, и ударила ладонями по ушам человека, который держал его. Он взревел от шока и боли и упал назад, приземлившись на ягодицы.