Страница 5 из 16
В это самое время в своей гримерной – на удивление, просторной комнате, но без окна – сидел Антон Кулешов. Он лениво потягивал коньяк, глядя на свое отражение в зеркале. Зеркало подсвечивалось множеством ярко горящих электрических лампочек – так было удобнее накладывать грим.
Несмотря на то что на нем еще не было концертного костюма, а был дорогой шелковый халат, артист выглядел слишком напряженным, не похожим на себя. Концертный костюм – алая косоворотка, узкие черные штаны и длинные цыганские сапоги – был разложен на диване.
Лицо Кулешова было невероятно мрачным. Лоб прорезали глубокие морщины, губы были сжаты в сплошную узкую, какую-то жуткую полосу. Скулы напряглись так, что на щеках играли желваки. А руки были сжаты в кулаки, да так, что отчетливо выступили вены…
Глаза Кулешова горели нехорошим, мрачным огнем. Время от времени он шептал что-то и тогда еще сильней сжимал кулаки.
Периодически артист глотал коньяк большими глотками, но было видно, что он совершенно не чувствует его вкуса… Ну кто бы мог представить, что через какой-то час он будет распевать развеселые, пошлые куплеты? И, вторя ему, от смеха станет умирать целый зал? С таким лицом перед публикой не появляются… Да и вообще ни перед кем не появляются…
Дверь гримерки без стука распахнулась и внутрь влетела Танечка Малахова – молоденькая очень хорошенькая артисточка из мюзик-холла, с которой Кулешов провел три ночи подряд.
– Милый, там полный зал! – защебетала она. – Ты не поверишь, кто приехал! Сам губернатор и…
В этот момент Кулешов в очередной раз сжал кулаки и отчетливо громко выругался. В зеркале Танечка увидела его лицо.
– Милый, что с тобой? – перепугавшись, она попятилась к дверям.
Не обращая на нее никакого внимания, Кулешов снова так же громко что-то произнес.
– Что ты говоришь? – Танечка растерялась. – Я ничего не поняла. – Что это за язык?
– По-русски понимаешь? Пошла вон! – Антон повернулся к девушке, яростно сверкая глазами. – Пошла вон, дура! Чтобы духу твоего тут не было! Вон!!!
Вспыхнув, еле сдерживая слезы, Танечка бросилась прочь из гримерки. Вскочив с места, Кулешов заметался из стороны в сторону, словно раненый зверь. Затем схватил с вешалки тяжелое, на ватине, пальто и выбежал в коридор, громко хлопнув дверью. Даже там было слышно, как шумит переполненный зал…
Глава 2
Одесса, 4 января 1942 года
Дополнительные столики с трудом поставили возле стен, сдвинув уже стоящие. Сделать это было необходимо – такого аншлага «Парадиз» не знал давно.
В центре зала на лучших местах уже сидели все высшие чины оккупационной власти Одессы. Официанты сбились с ног, разнося запотевшие от холода бутылки шампанского.
Еще за неделю до этого дополнительного концерта Кулешова администрация кабаре «Парадиз» постаралась разнести по городу слухи о том, что это выступление будет каким-то особенным. Якобы артист приготовил новую программу, в которой будут и романсы, и куплеты с юмором, и популярные эстрадные песни на немецком языке…
Слухи эти моментально разлетелись по городу – как и везде, сарафанное радио всегда работало в Одессе четко. И лучшие места в зале ресторана сразу же были забронированы для высших офицерских чинов.
Танечка Малахова переодевалась в темной гримерке, ничем не похожей на просторное помещение артиста Куленшова, в окружении десятка других девушек.
Их номер должен был открывать концертную программу – полуголые южные красотки в цыганских нарядах, танцующие весело, задорно, а главное в ажурных черных чулках – для привлечения внимания всей мужской аудитории зала.
Танечка не переставая громко хлюпала носом, сморкалась, а из глаз ее, смывая дешевый грим, катились слезы, и она все никак не могла их сдержать.
– Да брось, – увещевала ее, пудря лицо, верная подруга по артистическому цеху Варя, Варвара Ледова, – ты же его знаешь. Все артисты больные на голову. А у Кулешова вообще характер совсем дурной.
– Но за что так со мной… – продолжала хлюпать носом Танечка. – Я ж ему что… да как…
– А так, – наставительно увещевала Варвара, – потому что дурой не надо быть! Надо сначала внимания добиться – продукты там, подарки, карточки на промтовары, а потом уже под него прыгать! А ты что сделала?
– Так это же Кулешо-о-о-в… – совсем раскисла Танечка.
– Ну и что? – Варвара надменно передернула плечами. – Тоже мне – хрен с горы! О себе надо сначала думать, в первую очередь о себе! Если не ты, кто о тебе подумает?
Сама Варя обхаживала высокопоставленного румынского офицера и делала это очень умело. Он дарил ей подарки, букеты, духи, привозил еду. Она же время от времени лишь позволяла ему за кулисами поцелуй и так гнула свою линию, что офицер буквально сходил с ума, тратя на нее деньги и продуктовые карточки.
Но Танечка Малахова была непрактичной. Она по уши влюбилась в черные кудри и жгучие глаза знаменитого артиста и почти сразу же оказалась в его постели, не получив даже элементарного букета. Практичную Варвару страшно раздражало такое легкомыслие подруги. И она считала вполне справедливым, что о бесхребетную, бесхарактерную Танечку мужчины вытирают ноги.
Сама Варвара ни за что не прельстилась бы Кулешовым – она не воспринимала артистов как серьезных мужчин, прекрасно зная, какие они непрактичные транжиры, да и в кармане Кулешова, даже получающего высокие гонорары, деньги не задерживаются. А такой подход к личной жизни ее не устраивал.
– Я не понимаю, что произошло, – скулила Танечка, с трудом облачаясь в цыганский наряд, – все же хорошо было. Он же откровенничал со мной. Много чего интересного и важного рассказал. Я думала, у нас все серьезно.
– С цыганом? Ты в своем уме, дурочка? – Варвара едва не зашипела от возмущения. – Разве ты не знаешь, как цыгане относятся к женщинам? Они вообще женщин ни во что не ставят! А у Кулешова характер бешеный! Он всем своим бабам знаешь, какие проволочки устраивал? Скажи спасибо, что хоть кулаком в рыло не дал!
Танечка залилась слезами еще сильнее, и было понятно, что она предпочитает пусть и быть битой, но только чтобы Кулешов ее не прогонял.
В страшной тесноте и духоте клетушки – огороженного фанерой уголка кухни с одним-единственным неосвещенным зеркалом – переодевались больше десятка девушек, толкаясь друг о друга потными телами, чертыхаясь сквозь зубы. А все помещение уже успело пропитаться смрадным запахом кухни, в которой готовка уже шла вовсю.
Продукты, из которых готовили блюда в «Парадизе», были не самого лучшего качества, и, чтобы скрыть это, повара маскировали все огромным количеством подсолнечного масла, которое просто рекой лилось: хозяевам «Парадиза» удалось наладить финансовый контакт с одним из румынских продовольственных интендантов в штабе и получить карт-бланш на подсолнечное масло, которое, как и все остальные продукты, было страшным дефицитом.
На кухне владельцы «Парадиза» – их было несколько, этих черных биржевых мошенников, почти целый концерн, – экономили так же, как на помещениях для артистов. Рядовым платили очень мало, поэтому нередкими были случаи, когда девушки из кордебалета от соседских кухонных запахов падали в голодный обморок. Впрочем, судьба их никого особо не волновала. Все знали, что на место одной тут же найдется десяток желающих работать еще и за меньшие деньги.
– Шо ты расхнюкалась? – почти закончившая с костюмом и гримом Варя бросила беглый взгляд на лицо подруги. – Глянь на себя! Вся рожа распухла! Вот увидит тебя Жаба – тебе не сдобровать!
Вздрогнув от ужаса, Танечка выхватила из сумки маленькое карманное зеркальце. И, вскрикнув, тут же принялась мазать лицо белилами и румянами, пытаясь скрыть следы слез.
– Помиришься ты с ним после концерта, – Варя пыталась успокоить подругу, – помиришься, вот увидишь. Все знают, что он на тебя запал. Ты только больше не реви, а то Жаба ненароком придет.