Страница 3 из 18
Глава первая
Из лоджии спального корпуса наблюдал за грозой, бушевавшей над Пятигорском, Теремрин Дмитрий Николаевич, человек лет сорока, роста выше среднего, наружности приятной. Его тёмно-русые волосы были слегка тронуты сединой, добрые голубые глаза придавали какую-то особенную теплоту лицу, умеющему быть суровым и властным, стройная фигура свидетельствовала о дружбе со спортом и демонстрировала далеко ещё не утраченную военную выправку. Собственно, Теремрин не случайно отдыхал в Пятигорском военном санатории, поскольку был он полковником, и не просто полковником, а истым военным – военным, как говорят, до мозга костей. С командной деятельностью он расстался давно. Не один год уже служил в Москве. Но закалка суворовского военного и высшего общевойскового командного училищ сохранилась.
В санаторий он приехал утром, успел уже до обеда пройти по терренкуру – десятикилометровой прогулочной дорожке, окаймляющей гору Машук. Послеобеденную прогулку отменил из-за собирающейся грозы, приближение которой заметил по едва уловимым признакам, знакомым скорее местным жителям, нежели отдыхающим. Но он мог считать себя до некоторой степени старожилом, поскольку провёл в этом городе, в общей сложности, если считать все приезды в санаторий, более года, ибо редкий год не бывал здесь. Гроза застала его в номере. Он любовался разгулом стихии, удобно устроившись в лоджии, в кресле-качалке. Прямая стена дождя была словно выверена по отвесу, и редкие капли залетали к нему.
Гроза – явление поразительное. То надвигается, подавляя своим завораживающе-тревожным величием и скрытою силой, и заявляя о себе предупредительными очередями громовых раскатов, то обрушивается, внезапно подкравшись, с громами, молниями и ливнем. А проходит почти молниеносно, в сравнении с долгими затяжными не грозовыми дождями. И природа после неё словно оживает, и на сердце какая-то необыкновенная лёгкость.
Но в тот день Теремрин не ощутил той обычной послегрозовой лёгкости. Он всё никак не мог освободиться от тревожных мыслей, навеянных событиями, происходящими в стране и с особой силой аккумулирующимися на столичных площадках и улицах. Из-за этой тревоги, никак не покидавшей сердце, предстоящий отпуск грозил быть не похожим на беззаботные прежние отпуска.
От раздумий оторвал стук в дверь. За Теремриным зашёл его попутчик по московскому поезду. Они приехали в Пятигорск вместе, только в разных вагонах, но уже на вокзале, по каким-то едва уловимым признакам определили, что оба прибыли именно в военный санаторий. Алексей, так звали попутчика, предложил опередить всю массу прибывших в санаторий отдыхающих с помощью такси, и они тут же, на площади, взяли машину. Благодаря этому нехитрому манёвру, получили номера, когда санаторский автобус только лишь добрался до приёмного отделения.
– Что уже на ужин? – спросил Теремрин и, посмотрев на часы, прибавил: – Рано ещё.
– А про источник забыл? Пошли на водопой.
Бювет, в котором располагался источник минеральной воды, был за территорией. Теремрин с новым своим приятелем миновали недавно отстроенную проходную, поднялись по тротуару к скверику, в центре которого возвышалась восьмигранная башенка, к которой вели с разных сторон асфальтовые дорожки. Бювет уже открылся, и возле него было людно. Дмитрий и Алексей шли к бювету и оживлённо разговаривали. Ещё утром выяснилось, что оба они – выпускники суворовских военных училищ: Теремрин – Калининского, а приятель его – Казанского. Сразу появилось множество тем для разговоров. И, конечно, одна из них была: «а у вас, а у нас». Суворовские годы в любом возрасте вспоминаются с особым теплом – ведь это незабвенные детские годы.
И вдруг Теремрин оборвал свой рассказ на полуслове и резко остановился, словно наткнувшись на невидимую стену. Посохов проследил за его взглядом и увидел миловидную женщину лет тридцати, необыкновенно изящную, со вкусом одетую, которая спускалась по ступенькам. До встречи с ней оставалось не более десяти шагов, когда она неожиданно остановилась и обернулась, явно кого-то поджидая. Затем сделала несколько шагов по дорожке и тут же замерла, остановившись на мгновение перед Теремриным. Глаза их встретились. Она произнесла… Нет, она скорее воскликнула с удивлением:
– Ты? Не может быть! – и в голосе звучали одновременно и нотки радости, и нотки ужаса.
Впрочем, она была в оцепенении совсем недолго. Кто-то позади неё привёл её в чувство, окликнув:
– Катя…
Она повторила, пристально глядя на Теремрина:
– Не может быть?! Дима, Димочка… Я не верю своим глазам. Ты же, ты же ведь, – но тут же нервозно обернулась и шепнула, указав кивком на мужчину, догонявшего её: – Муж…
Теремрин не успел опомниться. Она же, больше не сказав ни слова, быстро пошла вниз по дорожке, ведущей к военному санаторию. Тот, кого она назвала мужем, поравнялся с Теремриным, и тут на лице его отразилось удивление, не меньшее, чем у жены. Было такое впечатление, что мужчина знал его. Теремрин же сразу не мог припомнить, где видел его прежде.
– Стало быть, вот он каков, этот муж, – проговорил Теремрин, проводив взглядом удалявшегося незнакомца, и тут же подумал: «Но почему он так посмотрел на меня? И почему столь поспешно удалилась она? Что уж тут криминального в том, что встретила старого знакомого… Впрочем, кто знает, кроме нас двоих, каким было наше знакомство?»
– Героиня романа минувших лет? – спросил, наконец, Алексей Посохов, которому надоело стоять на том самом месте, где произошла встреча Теремрина с этой загадочной женщиной.
Спросил скорее ради того, чтобы вывести его из оцепенения, нежели удовлетворить своё любопытство: мало ли подобных встреч на курорте?
– Да, – отозвал Теремрин, и после небольшой паузы задумчиво добавил: – Очень давно минувших и, как видишь, минувших безвозвратно.
– А она хороша, – сказал Посохов и вопросительно посмотрел на Теремрина, желая увидеть реакцию на эту свою оценку.
– Пожалуй, даже краше стала, – отозвался тот. – Есть в женской зрелости своё очарованье. Ты сказал: героиня романа? – вдруг переспросил Теремрин. – Романа ли? Когда мы встретились, ей было восемнадцать. Какой уж там роман!? То был не роман, – со вздохом прибавил он и заключил: – Да стала краше…
Посохов хотел спросить ещё что-то, но Теремрин, предваряя вопрос, поторопил:
– Пошли, а то на ужин опоздаем. Как-нибудь расскажу, хотя, – он больше ничего не сказал, и, преодолев одним прыжком три ступеньки, вошёл в бювет.
Воду пили молча. Посохов не мог не заметить, что Теремрин никак не может унять волнение. Какие-то мысли тревожили его. По пути в санаторий он был молчалив.
– Ну что, после ужина танцы? – спросил Посохов, полагая, что Теремрин более не хочет возвращаться к тому, что произошло у бювета.
– Может быть, и танцы. Да, да, конечно.
Видно было, что он продолжает думать о мимолетной встрече. Двери в столовую ещё были закрыты, и приятели остановились на небольшой площадке перед входом, обсаженной густым кустарником по периметру. Сели на скамейку. И тут Теремрин заговорил сам.
– Давно это было … Впервые я приехал сюда ещё капитаном. Как раз в тот год врачи определили нелады со здоровьем, и отставили от поступления в академию. Ну, а лечился я здесь различными методами, средь которых терренкур и танцы занимали далеко не последнее место. Тем более, служил я тогда в гарнизоне, несколько отдалённом от благ цивилизации. Посохов удержался от уточняющего вопроса, не желая сбить собеседника с настроя на откровение.
– Танцевал я более чем недурно, – продолжал Теремрин, но, представь, в те годы, а было мне двадцать восемь, я мог найти партнёршу только старше себя, причём, как минимум лет на пять. В этом санатории молодежь практически не отдыхает.
– Да уж, – вставил Посохов. – Я это заметил.
– Было лето, – не обращая внимания на реплику, продолжал рассказ Теремрин. – Танцевали тогда на летней площадке. Вон там она, – кивнул он, – мы проходили мимо.