Страница 2 из 4
- Смотри, Милош. И не говори мне, что это не шедевр.
С этими словами Герман сорвал ткань, и моим глазам предстал портрет, который я буду помнить всегда.
На гранитной скале возвышалась темная фигура, каждый атом которой, казалось, источал жар своего невероятного могущества и наслаждающаяся своим правом судить каждого. Яростный взгляд демона пронзал насквозь; запахнутые, словно плащ, крылья, придавали фигуре горделивую царскую осанку. Вокруг, в серебряных бликах ущербной луны, бушевал океан. Но пенящаяся стихия расступалась перед ним и осыпалась мертвой, сказочной водой, ослепленная взглядом и пылающим венцом на рогатом челе. И еще эта улыбка... Высокомерная улыбка существа, познавшего все грехи и тайны мира.
Я невольно сдержал вздох ужаса. Действительно, с этой картиной было что-то не так. Первым желанием было подбежать и уничтожить ненавистный облик, но словно неведомая сила держала меня, и та же сила заставляла смотреть, не отрываясь, на это порождение лихорадочного сознания. Она пленяла своей какой-то первобытной красотой, нечеловеческим ужасом, рожденным в эпоху первых эонов. Она поднимала на поверхность такие древние инстинкты, о которых современная цивилизация даже не догадывалась. Эта картина словно олицетворяла все древние страхи первобытного человека перед чужой, враждебной стихией.
- Господь Всемогущий! Герман, почему ты ее просто не выбросишь?
- Не могу, - просто ответил он и растерянная улыбка пробежала по его губам.
Мне казалось - я понимаю его.
***
Мы тепло распрощались, и я пообещал, что буду навещать его. Но, как это обычно и бывает, жизнь диктует свои правила; дела в академии, куда меня пригласили читать лекции по искусству, заставили на время забыть о моем друге. Пока ужасное известие не настигло меня. Бросив все дела в столице, я, как можно скорее, выехал в Старый город.
Германа похоронили на фамильном кладбище. После службы я еще раз переговорил с дворецким и тот, по секрету, рассказал мне все, что знал. Хозяин в последнее время был сам не свой. Словно чего-то боялся. А перед этим стал запираться в подвале, подолгу просиживал там, в тишине и одиночестве. Выходил оттуда в страшном возбуждении, пугая прислугу и заставляя думать о душевном расстройстве, постигшем его.
- Ах, господин Милош, как всем было больно наблюдать за этим, - горько произнес дворецкий. - А в то утро его обнаружил наш садовник. Но, господин Милош, я всю жизнь прослужил в этом доме, знаю хозяина с малых лет. Он не мог сам поступить так, - здесь его голос сорвался, - он не мог сам сброситься с крыши. Не мог...
Мне не приходилось сомневаться в словах старика. Но я догадывался, какова была настоящая причина такой пугающей перемены. Какая ужасная смерть. Бедный Герман.
Оставив дворецкого, я спустился в подвал и в зловещих арках бесконечных переходов нашел, что искал. Тени окружили меня; со свечой в руке я долго вглядывался в ненавистный лик демона, еще раз поражаясь буйству фантазии и мастерству несчастного художника. Как ему это удалось? Четкими, уверенными мазками изобразить существо, впитавшее в себя всю глубину греховного падения и божественного наказания - такое было дано лишь тому, кто сам прошел всеми черными долинами Ада. Какое проклятое знание Дерек вложил в свое творение? Чувствуя, что еще немного и уже никогда не смогу перебороть себя, я накрыл полотно и вышел во двор.
А потом сделал то, за что, возможно, меня впоследствии осудят. Я смутно подозревал, что если не сделаю этого, то образ дьявольского создания будет преследовать меня повсюду. И не закончу ли я свои дни, как двое моих друзей? Но уничтожить картину, как того требовал здравый смысл, я не смог. Вместо этого, я поступил по другому - ночью пробрался на кладбище в Крестовицах, отыскал могилу бедного Дерека и захоронил в ней картину. Пусть она покоится со своим безумным создателем и не тревожит более слабые человеческие умы. Дождь смоет следы и ни одна душа не узнает, где покоится тот ужас, который никогда не должен был появиться на этой земле, где и так хватает зла.
Как хорошо бывает пройтись ясным октябрьским утром по чистым аллеям Старого города. В синеве неба, еще не затянутому тугими облаками, плескалось море тихой печали, навевая меланхолическую грусть. Спокойные клены и вязы, словно верная стража, сопровождали мою прогулку, охраняя от зыбкой реальности современного мира и даруя время для неторопливых размышлений и добрых воспоминаний.
Размеренно и не спеша я без цели прогуливался по застывшему в предчувствии приближающейся зимы, парку, особенно не замечая происходящего вокруг, когда знакомый голос, внезапно, окликнул меня:
- Милош, бог ты мой, какая встреча! - Ко мне, широко раскинув руки, приближался мой старинный приятель Герман. - Сколько же мы не виделись? Пять лет? Шесть?
- Семь. Я тоже рад видеть тебя, Герман. Мы обнялись.
- Давно в городе? Слушай, ты не занят сейчас? А то пошли ко мне. Расскажешь, где пропадал, что видел. Герман, если начинал говорить, то остановить его было трудно.
- Для тебя, Герман, я свободен.
Мы поймали экипаж и покатили в его старинный особняк, доставшийся ему в наследство от богатой тетушки. Герман, единственный среди нас - молодых художников - был обеспеченным человеком. Не обладая достаточным талантом, и поэтому довольно рано оставившим обучение, он, между тем, оставался душой нашей компании и, в бытность свою студентами, мы частенько гостили в его огромном доме на Ясеневой аллее. Он нередко помогал нам деньгами; будучи вхож в богатые семьи, пристраивал наши первые картины, за что мы были ему весьма благодарны.
- Вы, художники, народ бездомный. Без крыши, без корней. Вы идете туда, куда подует ветер вашей мечты и здесь я вам завидую, - говаривал мой друг.